– Извините. Я несправедлива к вам. Вы всегда были честны и откровенны.
– Так что, поедете в отель?
– Джонни может вернуться домой. Мне нужно быть здесь.
– Кэтрин…
– Нет.
– Тогда я пришлю сюда патрульную машину.
– Нет, не нужно.
– Здесь небезопасно. Что-то происходит, но мы не вполне понимаем, что именно.
– Полицейская машина только отпугнет Джонни. Если он убежал, то пусть знает, что может вернуться. А как он может это знать, если перед домом будет стоять патрульная машина? – Она открыла дверь. – Спасибо, что подвезли. Дальше справлюсь сама.
Хант вышел, положил руки на крышу и огляделся.
– Я хотел бы проверить дом.
– Мне нужно побыть одной.
Детектив еще скользнул взглядом по улице. Его убивала ее боль. Он знал, какой смелой может быть Кэтрин, и знал, что смелость ей не помогла. Тяжело видеть, как падает красное дерево или высыхает река. Хант повернулся к темному дому.
– Пожалуйста.
– Раз уж вы настаиваете…
Через три секунды он уже нашел разбитое окно.
– Вернитесь в машину. – Хант достал служебный револьвер. – И закройте дверцы.
Она метнулась к двери.
– Кэтрин!
– Я сменила замки. Не понимаете? Это Джонни.
Он догнал ее на крыльце, удержал и оттащил назад.
– Подождите. Просто подождите.
Дверь открылась легко, с первой же попытки.
– Джонни! Это детектив Хант и твоя мать. – Никто не ответил. Он поднял руку. – Оставайтесь здесь.
Переступив порог, Хант щелкнул выключателем. На ковре блеснули осколки стекла. Он проверил задние комнаты, включил везде свет, а когда вернулся в коридор, Кэтрин уже стояла в гостиной.
– Никого. – Детектив убрал револьвер в кобуру.
Она опустилась на софу и как будто замерла.
– Всё на месте? – Не получив ответа, Хант подошел ближе. – Ничего не пропало?
Кэтрин подняла голову. Глаза у нее были мокрые, взгляд отрешенный.
– Я проверю двор, – продолжал детектив. – А вы пока осмотритесь и потом скажете мне, что и как.
– Бесполезно. Я жила здесь, ничего не замечая, и не смогу определить, пропало что-то или нет.
Хант оставил это признание без комментариев.
– Проверьте комнату Джонни. Начните оттуда.
– Ладно.
Кэтрин вышла в коридор. В комнате сына горел свет. Услышав, как закрылась дверь, она переступила порог и сразу же поняла, что все здесь незнакомое. Сколько раз она вообще заходила сюда? Три? Пять? Или ни разу? Прожитый год остался позади размытым пятном дней. Она ела. Спала. Кен Холлоуэй приходил и уходил. Комната сына казалась ей чужой.
Он сам, ее сын, стал чужаком.
Кэтрин проверила шкаф, не зная, что должно там быть. Точно так же заглянула в ящики и на полки. Покупала ли она какую-то одежду? Стирала ли белье? Нет, это все делал Джонни. Готовил. Мыл посуду. Убирал.
Чтобы не закричать, Кэтрин накрыла ладонью рот.
Где сын?
Под кроватью обнаружился чемодан. Старый, потертый, смутно знакомый. Она вытянула его и втащила на кровать. Откинула крышку и замерла.
Лицо Алиссы.
Джонни. Ее мужа.
Фотографии покрывали всю внутреннюю сторону крышки, образовывая коллаж из солнца, улыбок и ее детей. Коллаж жизни как обещания. В глазах горело, горло сжалось. Она протянула руку и несмело коснулась одной из фотографий.
Алисса.
Одной рукой дочь обнимала брата за шею. Оба ухмылялись, как два проказливых чертенка.
Джонни.
Нашла Кэтрин и фотографию мужа. Восемь на десять. В синей футболке и с поясом для инструментов, он стоял вполоборота к камере, мосластый, сильный мужчина с широкой, открытой улыбкой и черными до блеска волосами. Глаза прятались за темными очками, но она знала, какие они – голубые, пронзительные, смелые. На мгновение ее переполнило сожаление за то бремя вины, которое она взвалила на него, за те страшные слова, которые сказала ему. И тут же злость пронзила ее иглой. Во всем виноват он! Алисса не должна была идти домой одна.
Но и злости хватило ненадолго.
– Где ты, Спенсер?
Ответа не было. Муж ушел.
Пальцы нащупали в чемодане что-то еще. Вещи Алиссы. Ее мягкие игрушки, дневник.
Как же так?
Она сама сожгла все это. Сожгла в те три недели наркотического безумия.
Кэтрин вытащила снизу мягкую овечку и прижала ее к лицу, пытаясь найти сохранившийся, может быть, след запаха.
– Кэтрин?
Голос Ханта прозвучал как будто издалека. Она опустила мокрую от слез игрушку.
– Уходите.
– Все чисто. – Детектив был в коридоре. Половицы завибрировали под его шагами, и эта вибрация отдалась в ее коленях.
– Не входите.
Он остановился у двери.
– Не входите. – Что-то сломалось внутри, где-то глубоко, и таким сильным, таким ясным был поток нахлынувших воспоминаний, что возведенные ею стены не устояли. Без наркотиков она чувствовала себя голой в этой реке.
– Оставьте меня. – Пальцы сжали мягкую, покорную овечку. – Прошу вас.
Хант отступил. Передняя дверь закрылась. Кэтрин посмотрела на игрушку: блестящие, черные глаза, флис такой белый, как облачко в солнечный день. Она снова прижала овечку к лицу и глубоко вдохнула, но запаха дочери уже не осталось. Только запах старого чемодана и несвежего пространства под пустой кроватью.
Подождав, пока Хант уедет, Кэтрин поднялась на окоченевших ногах и открыла дверь. Ночной воздух принес туман, напитанный запахом зелени и роста. Она прошла через дорожку до конца двора, туда, где в последний раз видела в высокой траве стеклянный, белый с оранжевым, блеск. Потратив несколько минут на поиски пузырька с оксиконтином, вернулась в дом. Заперла дверь. Пальцы дрожали, и несколько таблеток выкатились на ладонь. Кэтрин отсчитала четыре, положила на язык и проглотила не запивая. Потом прошла в комнату сына, взяла игрушку и легла на кровать. Десять долгих минут она смотрела на фотографии, терпя боль; потом мягкая и тяжелая рука вдавила ее в матрас и унесла в то место, где можно было без слез и муки трогать фотографии, которые так долго и хорошо прятал Джонни. Там она произносила их имена и даже видела их мысленным взором, живых.
* * *
Хант ехал медленно, проверяя боковые улочки и дорожки, но ничего необычного не заметил. Дома были тихи; на подъездных дорожках теснились пикапы, фургоны и усталые легковушки. Ни одного большого седана с работающим мотором. Ни одного силуэта за стеклом.
