— Ом мани! — ехидно ухмыльнулся сутин сын. — Но ответь тогда мне, скудоумному: вот человек, который знает, что ему надо, как ты говоришь, со свободой в сердце. Вот этого человека запирают в темницу. Неважно, за дело или нет. Вот он сидит в темнице — и на кой ляд ему тогда хваленая внутренняя свобода, ежели на дверях замок?!
— Ты привел неудачный пример, Карна. По-настоящему свободный человек свободен и в темнице. У него все равно есть выбор: покориться своей участи, попытаться бежать, передать весточку на волю, чтобы друзья замолвили за него словцо, или свести счеты с жизнью — и так избегнуть заключения. Как видишь, выбор есть, а значит, есть и свобода! Помнишь, ты рассказывал мне историю ареста твоего отца и его отказа от побега? Так вот, твой отец был свободен! Только внутренне свободный человек может добровольно предпочесть заточение побегу! Он сам выбрал свою судьбу — и в итоге выиграл куда больше, чем если бы поспешил спастись бегством! В твоем отце есть та внутренняя суть, которую брахман, наверное, назвал бы частицей Великого Атмана, а я… я не могу найти ей названия! Человек, обладающий ею, свободен независимо от внешних обстоятельств. Он поступает не согласно им, а согласно велению этой сути. И ничто в Трехмирье не в силах заставить его поступить наперекор ей. Думаешь, ты иной? Зря ты так думаешь, Карна.
— Ну спасибо, утешил! — Карна молитвенно сложил ладони передо лбом. — Внутренняя суть? Скорее уж внутренний сута, который гонит колесницу души, куда сочтет нужным. Только, понимаешь ли… вот в чем загвоздка, друг мой Экалавья, мало мне внутренней свободы! Мне внешнюю подавай!
— Это будет трудно, Карна. И не только в Хастинапуре. От себя не убежишь. Даже в наши горы.
— Верю, Экалавья. И все-таки я очень постараюсь… Гляди-ка, пообщался с тобой — и сам заговорил, будто жрец бобоголовый!
Юноши рассмеялись.
— Я думаю, мы еще вернемся к этому разговору, — заключил Карна, поднимаясь на ноги.
— И я так думаю, — согласно кивнул горец.
Оба они тогда еще не знали, как неожиданно и трагично завершится их спор через два года.
3
ПРОБУЖДЕНИЕ
— …Привет, дружище!
— Карна! Как я рад тебя видеть!
Некоторое время парни тискали друг друга в объятиях, издавая при этом полузадушенные восклицания.
Со стороны могло показаться, что медведь-губач решил полакомиться мясцом лесного якши-долговяза, но со стороны глядеть было некому.
— Ну ты прямо к ужину!
— Здорово! Я к ужину и с добычей за пазухой…
— Ворованное?
— А то!
— Карна! Вымахал, что колесничное дышло, стреляешь небось как сам Наставник Дрона, а еду по-прежнему воруешь!
— Ясное дело! — Карна уселся у костра, с наслаждением вдыхая аромат жаркого. — Эх, приятно видеть нечто постоянное! Точь-в-точь как два года назад, когда мы познакомились. И как год назад. Ты тоже не меняешь своих привычек — встречаешь меня этакой вкуснятиной!
— Благодари Наставника Дрону. — Лукавство прямо-таки сочилось из всех пор широкоскулого лица Экалавьи. — Вот кто неизменен в своей точности: ваши летние сборы начинаются из года в год в один и тот же день. Да и место остается постоянным. Так что я, в общем, ждал тебя и успел озаботиться ужином.
— Благодарю тебя, Наставник Дрона! — весело заорал Карна и отвесил шутливый поклон в сторону возвышавшегося на краю поляны деревянного идола. — Ты гляди, а действительно похож! Сейчас плетей дать велит. Да, кстати, недавно Дрона гонял нас с бердышами… Короче, поедим — покажу.
И Карна мигом ухватил лакомый кус оленины.
В этот вечер друзьям так и не довелось почесать языки: стреляли до темноты, всласть намахались посохами, заменявшими бердыши и копья, вспоминали прошлогодние встречи и от души хохотали над незамысловатыми шутками.
Когда ночь окончательно вступила в свои права, Карна засобирался обратно в лагерь.
— Оставайся! — предложил нишадец. — Стрельбу на звук покажу.
— Успеется. Сборы долгие… Только завтра я, наверное, не приду — одну знакомую проведать надо.
— Ну ты точно ничуть не изменился! Ладно, до послезавтра.
— До послезавтра.
* * *
В ту проклятую послезавтрашнюю ночь Экалавья уговорил-таки тебя остаться.
А под утро тебе приснился сон.
Предрассветный туман плыл прядями мокрой паутины, где-то далеко на востоке медленно поднималась из-за горизонта колесница Лучистого Сурьи, но бог— Солнце был слишком далеко, он не успевал, не успевал…
К чему он должен был успеть? Что за глупости! Обычный новый день — туман как туман, взойдет огненный диск — и он рассеется, опав росой на травы. Куда торопиться?
Зачем?!
Сквозь пелену дремы, тенями надвигающейся беды, проступили две приближающиеся фигуры. Вскоре ты узнал обоих: Наставник Дрона и… твой извечный противник, беловолосый царевич Арджуна — по слухам, сын самого Громовержца.
Да хоть всей Свастики разом! — этого юнца ты терпеть не мог, а он отвечал тебе взаимностью.
Неудивительно: во многом вы были похожи — царственный полубог Арджуна и сутин сын Карна.
Гордецы из гордецов.
Рядом с тобой зашевелился Экалавья, сонно вздохнул полной грудью, и ты еще успел удивиться: ты ведь спишь? Или нет? В любом случае ты лежишь внутри хижины нишадца — одновременно видя сон про Дрону, Арджуну и туман.
Впрочем, во сне бывает и не такое.
А вот ты уже не лежишь, а встаешь и делаешь шаг за порог, в зябкую рассветную сырость, насквозь пропитанную росой и туманом. До тебя не сразу доходит, что теперь ты видишь странный сон двумя парами глаз: своими и глазами нишадца — это он, Экалавья, вышел из хижины, а ты кажешься самому себе бесплотным духом тумана, Видехой-Бестелесным, незримым божеством…
Экалавья припадает к стопам Наставника Дроны. Сейчас перед взором горца только эти стопы да еще несколько смятых травинок с бисеринками росы на стеблях — а ты-дух в то же время не можешь оторвать взгляда от лица Брахмана— из-Ларца. Хочется кричать, но горло надежно замкнуто на тысячу ключей: пред тобой лик деревянного болвана, маска идола, которому Экалавья каждое утро возносит положенные почести, прежде чем начать новый день.
— Учитель… — благоговейно шепчут губы горца. И за спиной Дроны передергивается, как от пощечины, беловолосый Арджуна.
— Встань, — скрипит идол.
Пауза.
— Я слышал, ты достиг изрядных успехов в стрельбе из лука, — мертвый голос не спрашивает, а как бы утверждает очевидное.
— Не мне судить, Учитель…
— Принеси лук и стрелы.
Дверь хижины бросается тебе навстречу, поспешно распахивается, пропуская тебя внутрь, так не бывает, но миг — и ты уже снова снаружи.
