Я убивал демонов и пачкал пеленки, я творил чудеса и воровал масло из чужих горшков, я бросал под облака груженые повозки и плакал, привязанный за ногу к кровати… И однажды я понял: прожив жизнь богом, я умру. Сдохну, как последний псоядец, и что с того, если у меня будут царские — нет, божественные! — похороны? Рука покинет перчатку, гость забудет о парадном входе, дверь заколотят досками крест-накрест, я стану ненужен… о, возможно, я даже попаду в рай! Я наверняка попаду в рай, я войду в Вайкунтху, озираясь по сторонам… Не хозяином, каким привык себя чувствовать согласно чужому и чуждому замыслу, не господином — приживалой, нахлебником, холопом, одаренным за верную службу! Рай с барского плеча?!
В этот день я покончил с детством, в этот день я возненавидел Опекуна Мира за его щедроты, в этот день малыш Кришна стал Кришной Джанарданой, Черным Баламутом.
…Мы похожи с тобой, Карна: рожденные для свободы, мы родились в оковах.
Но речь сейчас не о тебе.
Обо мне.
Мой надсмотрщик был не снаружи — внутри меня. Спрятаться? убежать? обмануть?! — пустые надежды. В любую секунду мое тело могло перестать быть моим, а мысли выворачивались наизнанку, становясь достоянием хозяина. Смешно!
— именно в такие минуты досмотра и захвата я с особенной остротой ощущал себя божеством… Кнут и пряник, удар и ласка — все это был я сам и в то же время — не-я. Любовь человеков слеталась ко мне, трепеща крылышками, как пчелы слетаются к расцветшей лилии… это он, Вишну-Даритель, был лилией. Гимны воспевали меня, клубясь дождевыми облаками… это он, повелитель Вайкунтхи, был дождем, и облаками, и заправилой вселенского хора.
Он дал мне все, не оставив ничего, даже свободы воли!
И тогда я взял в руки флейту. Я вложил в ее дыхание всего себя, о каком мечтал, себя-воздух, себя-воду, себя-порыв… Тебе доводилось слыхать поговорку: «Без Кришны нет песни»?! Это правда. Потому что я плясал под дудку Опекуна, а вы все плясали под мою дудку! Вишну радовался, не замечая: пока мои пальцы бегают по ладам, а звуки вольно рвутся наружу, ему нет дороги в мое сознание. В эти минуты я был свободен, в эти минуты я сам был Опекуном, а Он был лишь сторонним зрителем! Кукловод отпускал ниточки и радовался прихотливым затеям куклы… Ах, как я ненавидел его!
И как я ненавидел себя за то, что не могу играть вечно!
…Мы похожи с тобой, Карна: рожденные для власти, мы родились слугами.
Но речь сейчас не о тебе.
Обо мне.
Я научился угождать всем. Людям, которые хотели видеть во мне земное воплощение Опекуна — и в конечном итоге полюбили меня больше, чем небесный оригинал. Опекуну Мира, который жаждал земной империи и радовался моему усердию — вплоть до разжигания войны, где должны погибнуть мятежники-Пандавы, последний оплот сопротивления. Пандавам я нравился тоже, равно как и Кауравам,
— мои советы отвечали чаяниям всех, следуя им, вы получали то, чего хотели! Ведь даже ты, желающий этой войны, как пьяница вожделеет к заветному кувшину, был доволен мной, когда понял, что наши желания сходятся…
Не ври, я знаю: и ты был доволен.
Ни разу я не противоречил смертным и богам. Приближается день, когда Великая Бхарата вцепится сама в себя, когтя собственное тело. Мой день. Потому что я еще заранее решил: победа или поражение, но никогда больше Вишну-Опекун не будет властен над Черным Баламутом. Угождая, я сам выверну его замысел наизнанку: гость станет хозяином, перчатка — рукой, а небожитель вкупе с ему подобными — лишь отражениями маленького Кришны! Как я добьюсь этого? каким путем? каким способом? — нет, Карна, я отвечу тебе лишь в одном случае.
Если ты отринешь ложные стремления и пойдешь со мной.
Чтобы самому стать богом.
Ты, Васушена, чье боевое прозвище имеет второе, тайное значение: Рожденный-с-Драгоценностями. Я не знаю, зачем твоему небесному отцу вздумалось одарить тебя панцирем и серьгами, добытыми на заре времен при пахтанье океана… Возможно, Лучистый Сурья просто хотел пошутить. Возможно, он предвидел что-то свое, неясное мне. Возможно. Все возможно, Ушастик. Но эти серьги, которые служат тебе пустым украшением, — для меня это единственная вещь в Трехмирье, чья сила вожделенна и недоступна. Будь серьги моими, Вишну— Дарителю был бы навсегда заказан ход в душу Черного Баламута! Ты же видишь, я откровенен с тобой, даже не играя на флейте, потому что божественный надсмотрщик и так глух сейчас к нашей беседе! Глух и слеп, ибо я стою рядом с тобой, рядом с серьгами-мечтой… этого достаточно. О, я не прошу тебя отрезать уши на мою потребу, я не столь наивен! — я просто молю тебя всегда быть рядом со мной, и мы рука об руку войдем в райские сферы! Войдем, чтобы их обитатели склонились перед нами, пали ниц и хором возгласили: «Вашат!»
…Мы похожи с тобой, Карна: рожденных летать заставили ползать.
Но речь сейчас не о тебе.
И не обо мне.
Речь о нас.
Ну хочешь, я встану перед тобой на колени?..
* * *
Светляки звезд щедро усыпали фиолетовое покрывало небес, ночная бабочка искала пристанище, шевеля мохнатыми усиками, и река плескалась в темнице берегов, давно привыкнув к свободе в пределах русла.
Разве что весной, во время половодья… но до весны еще надо было дожить.
На дворе стоял первый день зимнего месяца Магха.
Последнего месяца зимы.
— Поздно, Кришна, — сказал ты. — Поздно. Если бы ты попросил меня об этом во время нашей первой встречи или потом, у панчалов… А сейчас поздно. Я немолод и недоверчив. Не лги самому себе: ты боишься не смерти и райской милостыни, ты боишься жизни. Жизни не-богом. И ради этого готов вытереть ноги миллионами других жизней не-богов, после чего возьмешь подстилкой небо. Уезжай, Баламут. Уезжай скорее. Иначе сутиному сыну будет очень трудно сдержаться… Убирайся прочь!
Эхо твоего крика еще долго неслось по пятам жемчуга в ночи.
Белая колесница с черным ездоком удалялась на юг.
В сторону света, подвластную Адскому Князю.
3
ОТЕЦ
…Предутренняя мгла пеленала тебя в сырой сумрак, а ты сидел, сгорбившись, на берегу реки — и ждал. Ждал рассвета, сам себе представляясь скорченным каменным идолом, на котором равнодушно оседают капельки росы.
Яд Кришны все-таки проник в твои вены, стрела на излете достигла цели.
Ты хотел еще раз взглянуть Ему в лицо, нет, не Баламуту, а тому, на чей лик ты всегда взирал спокойно, без рези в глазах — и не понимал, как может быть иначе? Тому, кто всегда одаривал тебя теплом и покоем в тяжелые минуты.
Ты хотел взглянуть в лицо своему небесному отцу.
Сурье-Вивасвяту.
Ты бросил меня, отец. Наверное, боги всегда бросают своих смертных детей. Ни к чему далеко ходить за примерами — вся пятерка братьев-Пандавов, обезьяний царь Валин-Волосач, Гангея Грозный… Так было, есть и будет. Наверное, так и должно быть. Смертным не место в Первом мире, уделе небожителей, а сурам не место здесь, на земле. Пожалуй, ты оказался еще не худшим из отцов — ты хотя бы оставил мне дар: чудесный доспех-татуировку и серьги, которые так нужны Черному Баламуту. Другим не досталось и этого. Но… извини, у меня уже есть отец. Первый Колесничий из маленького городка Чампы, потомственный сута, человек простой и безыскусный, плоть от плоти этой грешной земли. Я вырос его сыном, а не твоим, солнцеликий бог!
