…По лагерю бродили порождения ночи, обгладывая раненых, даже не удосужась предварительно добить несчастных. Гора трупов окончательно завалила вход, и страшные привратники устало вытирали оружие об одежду тех убитых, на ком она была: их работа закончилась. Сорвавший голос Жеребец прекратил швыряться мантрами и взялся за нож, облегчая задачу пишачам и ракшасам.
Отчаянно зашумели, как от внезапного порыва бури, ветви деревьев над нашими головами. Послышался треск, неподалеку на прогалину приземлился Лучший из пернатых с Опекуном Мира на спине — и почти сразу вокруг начали возникать остальные: видно, наскучило им ждать в Обители.
А рядом со светящимся треугольником встала Тысячерукая Кали, прекрасный ужас нашего рода.
— Эх, жаль, опоздали! — разочарованно пророкотал у меня над ухом знакомый бас, без сомнения, принадлежавший Десятиглавцу.
— На подходе Брахма, — шепнул мне верный Словоблуд, и я только кивнул в ответ. Значит, так надо. Где Свастика, там и Троица. Как же без Брахмы…
Словоблуд хотел добавить что-то еще, но не успел: из чащи полыхнул ослепительный фейерверк. Сперва я решил, что старенький Брахма избрал такой необычный способ явления, но вскоре понял, что Созидатель здесь совершенно ни при чем.
Он-то как раз явился тихо, я едва не проморгал его прибытие в этот балаган, отнюдь не усыпанный лепестками киншуки.
Сноп искр, похожих на жала острог, рванулся к Жеребцу, как раз дорезавшему очередную жертву. Сын Дроны прохрипел два слова: мерцающее покрывало окутало его, и острия жадно впились в призрачную вуаль, угаснув вместе с ней.
— Умри, осквернитель!
Три колесницы вихрем влетали на территорию разгромленного лагеря: вся пятерка братьев-Пандавов в сопровождении Черного Баламута, — заночевав у реки, они были разбужены грохотом и еле успели примчаться на помощь.
Чтобы сразу понять: помощь не требуется.
Сегодня настала ночь мести — единственное, что было в цене.
Пандавы не видели нас: взоры, кипящие лавой праведного гнева, стрелами жалили сына Дроны, осмелившегося воевать с победителями их же оружием.
Мог ли Жеребец, встав на дыбы, выстоять против них всех? не мог?
Какая разница?!
Вот и пришел наш черед.
Старший из Пандавов слегка придержал среднего, рвущегося вперед быком на красную тряпку: понимал, умница, что сначала должен ударить Арджуна, боец из бойцов, — и лишь потом…
Он всегда все правильно понимал и при этом всегда ошибался!
Мой сын — мой враг еще только накладывал стрелу на тетиву своего лука Гандивы, готовясь превратить ее в подобие перуна, а я уже был рядом с Жеребцом.
— Ну что, Витязь, забывший о чести кшатрия и ставший слугой собственного суты, ты еще помнишь о своем обете?
Ответ Арджуны был мгновенным, но удар настоящего перуна все же опередил его стрелу, брызгами расплескав ее вместе с жизнью былого Витязя.
Мой сын — мой враг умер, как подобает воину.
Хорошо есть, и хорошо весьма: пусть лучше он и его братья погибнут сейчас в бою, чем останутся жить любовниками-бхактами, марионетками Черного Баламута.
Самые жестокие хозяева — это бывшие рабы.
Так, Опекун?
Так, Кришна?
— Тебя называли Царем Справедливости, — неспешно проговорил Адский Князь, в упор глядя на оцепеневшего Юдхиштхиру. — Я зовусь так же. В этом мире осталось слишком мало справедливости для нас обоих.
И безжалостная удавка Петлерукого Ямы захлестнула горло старшего из Пандавов.
Отец душил сына, и из отцовских глаз на хрипящую жертву внимательно смотрел Гангея Грозный по прозвищу Дед.
— Мальчики, я люблю вас. Поверьте, так будет лучше. — Тенета Варуны обвалом рухнули на близнецов, в страхе прижавшихся друг к другу, сплющивая, сдавливая их тела, превращая двоих в одного, а одного — в мясной ком, агонию последних судорог.
«Закон… Закон соблюден, а Польза несомненна!» — шептали губы убийцы, и взгляд его из черного становился серым.
— Я обещал отдать твой труп шакалам. — Рама-Здоровяк надвигался на Бхиму-Страшного, подобный сошедшей со своего места горе. — Здесь нет шакалов. Впрочем, думаю, пишачи с успехом их заменят.
Бхима взмахнул палицей, пытаясь защититься от удара боевой сохи, — и тусклое от крови лезвие отсекло его руку вместе с зажатым в ней оружием.
Следующий удар размозжил Бхиме голову.
Все было кончено.
Мы стояли и смотрели.
Смотрели на темнокожую, по-юношески гибкую фигуру пятидесятилетнего Кришны, который остался теперь один.
Впрочем, он так и прожил всю свою жизнь — один.
Мятежную аватару Опекуна было бы непросто различить во мраке — если бы не легкое свечение, окружавшее его призрачным ореолом, светляки добровольно отданных душ, мерцание тапаса, накопленного великим скрягой.
Лишь трое из погибших на Поле Куру сумели пробить броню этого жуткого кокона.
Трое нынешних Локапал.
Черный Баламут улыбался.
Мы сами только что сделали еще один шаг навстречу новому миру — миру Господа Кришны.
5
— Один против всех? — задумчиво осведомился Черный Баламут, стоя между трупами. — Что ж, не я первый, не я последний… Замечу лишь, что задумывал финал несколько иначе, но, судя по вашим лицам, выбирать не приходится. Итак, друзья мои!
Флейта сама выпорхнула из его рукава. Смуглые руки вознесли певучий бамбук высоко над головой — и с размаху сломали об колено.
— Полагаю, эта безделушка мне больше не понадобится. С Любовью покончено… в некотором смысле. Ну-ну, друзья мои, не хмурьте брови, не тратьте желчь понапрасну: мы ведь с вами люди разных времен! Вернее, мы с вами боги разных эпох: вы из Эры Закона, а я, как легко догадаться, из Эры Пользы, которую вы по недомыслию зовете Эрой Мрака. Вы повинуетесь, а я выбираю, вы следуете, я же ищу верный путь! Вот и сейчас: я смеюсь над вами со всеми вашими тенетами, ваджрами и трезубцами, я смеюсь, а вы скрежещете зубами и ничего не можете сделать Черному Баламуту! Ничегошеньки! Ибо Закон берет вас за шкирку, словно напроказивших кутят, и властно говорит вам: накопленный Жар может и должен быть обменен на соответствующий дар. А о способах накопления Жара ваш Закон помалкивает, соглашаясь с возможностью добровольного дарения… Это хорошо есть, друзья мои, и хорошо весьма!
Мы слушали его: Троица и Свастика, суры, люди, ракшасы, участники вселенского фарса — и позади всех стоял смешной карла в шутовской ермолке, освободившийся после разрушения смертной темницы Дьяус-Небо.
А вокруг молчало Поле Куру, кровавая пашня, возведенные войной подмостки.
— Итак, милые, чего же я хочу? Чего хочу за то, что был аватарой этого щенка, возомнившего о себе невесть что? Чего желаю за Опеку и хлыст, бич и стрекало?! Чего жажду взамен утерянного величия, которое было не моим, чем утешу себя, отдав вам Жар миллионов своих любовников, не смевших разлюбить Баламута даже в дерьме этой Великой Бойни?! Чего попросит у замечательного дедушки Брахмы сей мерзавец Кришна, злой гений, созданный для унижения собственых создателей?! Аскет без аскезы, святой без святости, ничтожество-Абсолют, обильный подвигами, коих не совершал?!
