Тишина.
Гулкая, набатная тишина, от которой хотелось оглохнуть.
Он был прав: мы из Эры Закона.
Мы вынуждены слушать и следовать.
Черное лицо Баламута превратилось в каменную маску, в бастион с узкими бойницами, откуда насмешливо скалилась неизбежность, слова срывались с чувственных губ гранитными глыбами, возводя мавзолей прошлому и постамент грядущему:
— Да восстанут из мертвых братья-Пандавы! Да воздвигнется на земле собранная ими Великая Бхарата! И да вознесется над Трехмирьем верховный бхаг… нет, Бхагаван Кришна, низведя вас всех до уровня полубогов! Отныне его станут считать рукой, а Опекуна Мира — перчаткой, и толпы склонятся перед Бхагаваном, Творцом невиданного доселе миропорядка, воскликнув единодушно: «Харе Кришна!» Ты слышишь меня, Брахма-Созидатель, меняла этого рынка, который высокопарно именуют Вселенной? Ты слышишь меня, требующего соблюдения старых правил на заре нового бытия?! Да будет так!
Тишина.
Лишь вертятся в бешеной пляске хороводы теней вокруг Черного Баламута: сгустки Жара, крупицы тапаса, несокрушимый панцирь, неразменная монета… Плотный переливающийся кокон окружал гибкого красавца, кокон-броня, где не таилось ни боли, ни страха — только любовь. Любовь, которая заставляла бойцов обеих сторон избегать в сражении Господа Кришну, беречь как зеницу ока, отводить в сторону удар, прощать обман, внимать Песне… высшая любовь. Сотни, тысячи, миллионы безжалостно спрессованных душ, душ бхактов-любовников, нитей в черном покрывале, крупиц топлива, сгоревшего на Курукшетре! Не зря пустовали райские миры и Преисподняя, не зря пошатнулись основы основ, не зря возмутились воды Прародины…
Нет, не зря.
Польза была несомненна.
Мы все смотрели на Четырехликого Брахму.
А я еще успел подумать, что Эра Пользы все-таки не наступила окончательно. Иначе любой из нас мог бы попросту рассмеяться в лицо Баламуту, плюнуть ему под ноги и поступить в соответствии с собственной пользой… во вред Кришне. Выполнять его сумасшедшие требования?! Следовать Закону?! О чем вы, уважаемые?! Две эпохи стояли друг напротив друга, две эпохи застыли в ожидании: одна — чтобы выполнить и уйти, другая — чтобы получить и остаться.
Иначе не могли.
Не умели.
Мне было искренне жаль и ту и другую.
…Индре раньше не доводилось видеть Брахму-Созидателя в образе «Великого Патриарха» — я никогда ничего не просил, а обряд Дарования обычно происходил без посторонних. Думаю, Черному Баламуту это тоже было в новинку. Он вздрогнул и попятился, видимо вспомнив, что одним из прозвищ Брахмы было Дед.
Как и у Грозного, вернее, у Грозного, как у Брахмы.
Нимб воссиял над четырехликим божеством, зажегся в ночи маленьким солнцем, дикой, невозможной белизной сверкнули одеяния, а кожа налилась киноварью, словно обагрившись свежей кровью. Стая диких гусей тоскливо закричала над нами, раздирая мрак небес, четыре стороны света сотряслись в предвкушении, и листья на деревьях зазвенели маленькими гонгами. Правая верхняя рука Брахмы вознесла над нашими головами сосуд для священного масла, разбрызгивая вокруг густую жидкость, пальцы левой верхней перебрали бусины четок, знака высшего аспекта Созидателя, нижние же руки выражали дарование милости и уничтожение врагов — удивительно, но эти противоречащие друг другу символы сейчас показались мне предельно естественными!
Пауза.
Ожидание.
Смерть семени и жизнь ростка.
Наконец многочисленные губы Четырехликого разлепились для ответа.
— Недостаточно заслуг, — ясно прозвучало в тишине. — Проси меньшего.
Полагаю, Черный Баламут в этот миг проклял себя за расходование накопленного Жара во время битвы: одно «Беспутство Народа» должно было стоить ему изрядной толики тапаса… Да и забавляться в Безначалье, являясь троим Локапалам в облике огненной пасти, пробовать силы, закутавшись в плащ-невидимку, сотканный из миллионов разных личностей, — мальчишество! безумство! поступок тщеславного глупца!
— Проси меньшего, — повторил Брахма, и четки быстрей заструились меж его тонкими пальцами. — Я жду.
И тут, растолкав всех, вперед выбежал малыш Вишну. Глаза его горели двумя безумными звездами, волосы растрепались, обнаженный торс взмок от пота — странно, но сейчас он был как никогда похож на собственную аватару! Словно собака в поисках хозяина, малыш заметался на открытом пространстве, надсадно хрипя и пытаясь вытолкнуть из глотки невидимый кляп.
— Дайте! Дайте ему… умоляю!
Ничего не понимая, мы следили за Опекуном Мира.
Сошел с ума?
Не вынес разрыва со своим же воплощением?!
— Дайте!..
Наконец он остановился перед Черным Баламутом, дрожа всем телом.
— Я… я тебя породил… — прозвучали странные слова, заставив нас передернуться от озноба, — я тебя и люблю! Тебе не хватает? Не хватает, да?! Хорошо! Я, Вишну-Даритель, Опекун Мира, при свидетелях отдаю собственный Жар этому существу, требующему звания Бхагавана! Весь тапас, накопленный благодаря ему же, сумевшему разорвать пуповину, весь плод моих страданий, милостыню мук — отдаю! Да будет так!
Мерцающий плащ-кокон вокруг Баламута просиял звездным небосводом и погас.
— Недостаточно, — отрезал Брахма, играя четками. — Проси меньшего.
Упав на колени, малыш Вишну смотрел на нас мокрыми от слез глазами.
— Дайте! Пусть сбудется!
Что-то он понимал, мой младший брат, мой беспокойный Упендра, строитель Великой Бхараты… что-то он понимал, чего не понимал никто, и предложенное им было горячечным бредом, согласиться с которым можно лишь на краю пропасти — а где сейчас стояли мы?!
Опомнись, малыш!
Опомнись, Индра!
Секач, не делай этого!..
…Властная рука отстранила меня. Тяжко ступая, вперед прошествовал тощий оборванец, подпоясанный коброй. Гирлянда черепов болталась у него на шее, издавая костяной стук, а котомка хлопала по спине, при каждом ударе выплевывая горсть пепла. Сегодня Шива-Разрушитель не пожелал принимать ни один из целого собрания своих устрашающих образов, ограничась тем, что мы видели.
Баламут отступил на шаг, когда Шива остановился перед ним.
— Я внял просьбе Опекуна Мира, светоча Троицы, — тихо произнес Разрушитель, и малыш заскулил у его босых ног. — Я отдаю Черному Баламуту треть собственного Жара, отдаю при свидетелях, и сказанное мной не может быть ложно. Да будет так!
На миг меня ослепил блеск трезубца, невесть откуда взявшегося в руке Шивы, и почти сразу страшным огнем полыхнул в ответ кокон Баламута… занялся Пралаей, пожаром светопреставления, вынудив реальность дрогнуть зыбкой пеленой, — и угас.
— Недостаточно, — донеслось от Брахмы, стоявшего в ожидании. — Проси меньшего.
