— Про Сизифа!
— Про Тантала!
— Уходи отсюда со своим Сизифом!
— А ты — со своим Танталом!
— А ты…
Пустышка двумя подзатыльниками прервал этот диспут.
— Про Сизифа не буду, — решительно заявил он. — Надоело. Лучше про Тантала.
— Как он был басилеем Сипила, — подхватил Ификл. — И боги приходили к нему пировать!
— И как он пировал с богами на Олимпе, — присоединился Алкид, стараясь перекричать брата. — А потом крал нектар с амброзией — и раздавал своим друзьям!
— И разглашал им тайны богов!
— И сказал Зевсу, что его жребий, жребий Тантала, прекраснее жребия Олимпийцев!
— И украл золотую собаку Зевса из святилища на Крите! Подговорил эфесца Пандарея, тот собаку увез, а Тантал спрятал!
— А потом поклялся страшной клятвой, что в глаза ее не видел!
— И сына своего Пелопса принес в жертву!
— А мясом его накормил богов!
— А Зевс его — в Аид! На вечные муки!
— Так ему и надо! Будет знать, как богов человечиной кормить! Вон Деметра плечо Пелопса слопала — и живот разболелся!
Пустышка весело наблюдал за разгорячившимися братьями.
— Конец сказки, — подытожил он. — Вы уже все рассказали.
Близнецы растерянно переглянулись.
— А бабка Эвритея говорит, — словно что-то вспомнив, зачастил Ификл, одновременно запихивая в рот остатки изюма, — что Тантал не басилеем города Сипила был, а богом горы Сипил! А я ей говорю, что она старая и ничего не понимает! Был бы Тантал богом — не попал бы в Аид! Врал бы себе дальше… безнаказанно. Вот!
Алкид с сомнением шмыгнул носом.
— Ну да! А если Тантал не был богом — чего ж Зевс его сразу молнией не треснул?! Еще когда он нектар крал или грубил Громовержцу… Зачем терпел-то? Я вот когда грублю — меня сразу… особенно — Автолик! Ты, Ификл, вечно удираешь, а я за двоих получаю, как Тантал!
— Не ссорьтесь, — перебил мальчишек Гермий-Пустышка. — Оба правы. Был Тантал богом горы Сипил, был… да сплыл. Стал просто басилеем. Один гонор остался божеский, за что и пострадал.
Теперь уже сомнение взяло обоих братьев.
— Так не бывает, — хором заявили они. — Бог — он и в Гиперборее бог! Навсегда. Врешь, Пустышка!
Гермий-Пустышка молчал, улыбаясь, — только улыбка его была не такая, к какой успели привыкнуть близнецы, два с половиной года назад познакомившиеся с Пустышкой в переулке возле базара.
— Врешь, — уже не так уверенно повторил Алкид.
Ификл и вовсе замолчал.
— Врешь, — не сдавался Алкид. — Вот Аполлон: и папа у него бог, и мама — бог… то есть богиня! И у Афины… ее вообще Зевс из головы родил. И Гермес…
— У Гермеса папа — бог, — поддержал брата Ификл. — Зевс у него папа! Как у Алкида…
И осекся, испуганно захлопнув рот.
— Мой папа — Амфитрион, — набычился Алкид. — А тебе я по шее дам! У меня свой папа, а у Гермеса — свой…
— А мама у Гермеса — нимфа, — немного грустно сказал Пустышка. — Нимфа Майя-Плеяда, дочь Атланта. А у Диониса папа — бог, а мама — обычная женщина Семела, глупая дочь Кадма, основателя вашего города! И не только у Диониса…
— А как же тогда отличить, где бог, а где не бог? — заморгал Алкид, забыв про болезненный вопрос отцовства. — Если так, то в чем разница?
— Это как раз просто, — подмигнул обоим Пустышка. — Смотрите: вот вы оба — басилеи города Сипил. А я — бог горы Сипил. И я у вас спрашиваю — чей это город?
— Наш, — не задумываясь, ответили близнецы.
— А дворец чей?
— Мой! — мгновенно выкрикнул Алкид; Ификл же только кивнул.
— А дороги в городе чьи?
— Мои, — на этот раз Ификл успел первым.
— А люди?
— Мои! — близнецы стали поглядывать друг на друга с недоверием и ревностью.
— А гора Сипил, близ которой город?
— Моя!
— Нет, моя!
— Нет, моя!
— А я тебе войну объявлю!
— А я тебе… я тебе…
— Вот и видно, что вы люди, — покачал головой Пустышка. — Только человек говорит: «Это я, а это — мое!» И готов за это убивать. А бог горы Сипил сказал бы совсем по-другому…
Тишина. Напряженная, внимательная тишина.
— Бог сказал бы: «Это — я; а эта гора — тоже я! Каждый камень на ней — я, каждый куст — я, ущелье — я, пропасть — я, ручей в расщелине — я, русло ручья — я!» Вот что сказал бы бог…
— А Зевс его молнией! — крикнул Ификл. — Да, Пустышка?
— Кого, малыш? Если есть «я» и есть «мое» — тогда можно молнией… Огонь, грохот — и «я» исчезло, а «мое» стало «ничье» и вскоре будет «чьим-то»! Но если все — «я», тогда кого бить молнией? Камни, ручей, птиц, кусты, ущелье — кого? Гору — молнией?
— Гору! — закричали оба.
— Всю гору?
— Всю! Стереть с лица земли! Трах — и нету!..
— Стереть с лица земли? Но богиня Гея говорит про землю: «Земля — это я!» А горный ручей впадает в реку Кефис, и бог реки говорит: «Река — это я!» Вода в реке, тростник по берегам, мели, перекаты, галька — я!
— И его молнией, — неуверенно пробормотали близнецы. — И Гею — молнией… всех — молнией…
Гермий молчал.
«Весь мир — молнией? — молчал Гермий. — Из-за одной горы? Молний хватит-то?..»
— Так вот почему Зевс не трогал Тантала, пока тот был богом! — вырвалось у Ификла. — Я — это гора, камни, кусты… нельзя из-за одного меня весь мир — молнией!
— А потом он украл золотую собаку, — Алкид положил руку на исцарапанную коленку брата. — И сказал про собаку: «моя»… И про жребий сказал: «мой». Мой жребий прекраснее жребия Олимпийцев! Так и стал из бога — просто басилей… Сына своего не пожалел — сын не «я», сын «мой», чего его жалеть?! В жертву его!..
Ификл с непонятным трепетом огляделся вокруг.
— Этот дом — мой? — он словно пробовал слова на вкус. — Этот дом — я? Дерево — я? Лепешка — я?
Нет. Глупо это прозвучало, глупо, по-чужому, не так…
Взгляд мальчика упал на брата, и что-то зажглось в глубине этого взгляда.
— Ты — это я, — Ификл радостно хлопнул Алкида по плечу. — Ты посмотри на себя, Алкид! Ты только посмотри на себя! Ты — это я! Понял?
— Я смотрю, — Алкид не отрывал глаз от лица Ификла, — я смотрю… на себя. Ты — это я! Правильно?
— Правильно!
— Правильно, — согласился Пустышка. — Вы даже не представляете, парни, до чего это правильно. Ну а теперь — пошли драться!
