Соахиец опять промолчал, но стал дышать спокойней и уже не шмыгал. Илан понял: неважно, о чем с ним говорить. Главное, использовать дар на всю катушку, чтобы этому бедняге хоть немного полегчало.
– А если вдруг ты чувствуешь себя ничтожеством, – продолжил порченый, – ну, знаешь, лежать на свалке босым и побитым – чести мало. Особенно когда ты соахийский принц. Если ты из-за такого переживаешь – это полная ерунда. – Илан прислонился к печи и вытянул ноги. Кошка цапнула его за пуговицу на кармане. – Ты не огорчайся, что в грязь лицом ударил. Человек – он внутри, а не снаружи. Вот где его смотреть надо. Ты думаешь, я хороший парень? Я урод, каких поискать. Вечно прячусь за чужими спинами. Я в семье самый старший и должен быть главным, остальных защищать, проблемы решать, а я кисель киселем. Балованный я. Любили меня, жалели, от всех бед прятали. Вот и не закалился. Всегда хочу сбежать, закрыться в мастерской и не выходить оттуда, пока все плохое в мире не пройдет. Вот он я какой. Раньше у нас отец был, и когда он умер, не я его место занял, а мой беспомощный братишка. Теперь мы и с ним разделились. И ты думаешь, я все исправил? Да как же! Но я все-таки буду пытаться. Я себя переборю. В городе я уже освоился. Через трясучку, правда. Хожу на стройку каждый день, чтобы у младших еда была. И креплюсь вроде, а сегодня чуть поранился… И хоть бы протест перед Мархом устроил, когда он меня домой погнал! Ан нет, побежал, как крыса с корабля. Так что борись, братишка. Я в сто раз хуже, и то буду что-то с этим делать. Ты тем более сможешь.
Третий котенок съехал с груди парня и пищал, тыкаясь ему в подмышку. Илан пристроил его к матери и погладил между ушей указательным пальцем. Соахиец дышал спокойно. Илан осторожно убрал тряпку с его лица и увидел, что парень спит.
– Ну вот и хорошо, – вздохнул порченый. – И тебе полегчало, и мне.
* * *
Нико ждал, когда странная семейка вышвырнет его и удастся спокойно замерзнуть в подворотне, уйти в вечный сон к отцу, матери и Такаламу, где на террасе с гроздьями глицинии можно целыми днями играть в го, распивать чаи под звездным небом и слушать истории разных стран. Жизнь уже не интересовала принца. Болезненная и бессмысленная, она терзала душу и мучила тело, но Илан заразил Нико надеждой, от которой нужно было поскорее избавиться.
В наступивший чернодень принц хотел собрать все силы и выйти под лучи затмения, но его не оставляли в покое надолго. Вечно кто-нибудь подходил. То поили, то пытались сунуть сухарик. От крошек уже вся спина кололась и щипала. За последние пару суток Нико промочил одеяла потом насквозь. И что хуже всего – ему становилось легче. Он выздоравливал и испытывал голод. Еще до жути приспичило помыться. Казалось, если по коже провести тупым лезвием, слой грязи будет не меньше, чем на засаленном полу в лечебнице.
Нико до обеда лежал, изображая труп и страдая от того, что все семейство собралось под крышей. Треклятое тело заживало и чесалось. Руки и ноги затекли. Спина болела от неподвижности. Но если встать, заняться мытьем и поесть, а значит, признать свое существование, умирать уже не захочется. И придется довольствоваться этой жалкой нищенской жизнью. Принять нового себя. Не принца, не наследника. Просто бродягу из халупы, лежащего в тряпье. Обуть мерзкие, кое-как заштопанные ботинки с чужой ноги и ходить в них. Нет уж. Лучше умереть сыном Седьмого.
В таких уговорах Нико вытерпел еще четверть часа и с трудом сел. Генхард, похожий на кудрявого барана, тут же полез обниматься с криком:
– Братец мой очнулся! Родненький!
Принца чуть не стошнило от его запаха.
– Ура-а! – прилипла с другой стороны рыжая девчонка с наполовину расплетенной косичкой.
Их порыв нежности отозвался ноющей болью в ребрах. Нико перебрал в голове стопку ругательств, но сдержался. Если Генхард узнает, что соахиец понимает язык Большой Косы, от болтовни и вопросов будет не отделаться.
– Вы что, совсем уже? – возмутился Марх, занятый подшиванием лоскутов ткани к штанам. – По одному еще терпимо дурели, но вдвоем от вас вообще спасу нет!
Яни показала ему язык.
– Не завидуй, – фыркнул Генхард.
Нико жестами дал понять, что хочет умыться.
– Спину почесать? – обрадовался кудрявый.
– А зачем он лицо трет? – спросила Яни.
– Умойте его, идиоты! – опять не выдержал Марх. – Парень двое суток в дерьме вонючем лежал! Догадаться так сложно?
Илан, вырезавший посуду в дальнем углу, рассмеялся. Дорри молча снял с печи ведро.
– Она тут сильно горячая, – сказал он. – Надо будет холодной разбавить.
– Так, женщина. Иди вон в тот уголок, зажмурься и сиди там, пока я не велю тебе смотреть! – скомандовал Генхард.
– Чего я, голеньких не видела? – насупилась Яни.
– Дурочка бесстыдная, – скорчил ей рожу Дорри, и дело чуть не дошло до драки.
Ситуацию спас Илан, позвавший Яни себе в помощницы, – собирать с пола стружку.
Дорри с Генхардом помогли Нико раздеться, усадили на табурет и взялись тереть, грозя превратить пол в здоровенную лужу. От потопа дом спасали только щели между досок. Жалости к синякам и ушибам двое рьяных мойщиков тоже не делали и драили кожу на совесть, пока их не прогнал рассерженный Рори.
– Вы ему всю спину обдерете! – сказал он, отбирая у Генхарда тряпку. – Дай я сам.
– А и нечего! Это мой брат! – заверещал кудрявый.
– Рори, спасай парня, – отозвался Марх. – Он его своей братской любовью угрохает еще до завтрашнего утра.
Генхард сдался, и Нико вздохнул с облегчением. Рори мыл осторожно и внимательно. Он то и дело хмурил квадратный лоб и поджимал губы. Глаза у него были чуть влажные.
Нико пыхтел, мок и не понимал, чего этим странным валаарцам от него надо. Он наблюдал за ними внимательно. Запомнил все имена, различал голоса и повадки. Так он узнал, что в семье нет взрослых и дети живут сами по себе. В городе они недавно, поэтому тащат в дом любую попавшуюся рухлядь. Генхард и Дорри собирают по помойкам гвозди. Илан выпрямляет их и чинит разбитую мебель. Трое безоговорочно верят в фантазию Генхарда, остальные к ней равнодушны и насчет Нико не питают никаких надежд, но и выгнать его не требуют. Даже Марх нет-нет и чем-нибудь помогает. Нико не помнил такого отношения к себе с тех пор, как покинул Акулий остров, где о нем заботилась Цуна.
На голову рухнула вода из ковша и вместе с ней догадка – это семья порченых! Генхард назвал Марха правдолюбской Воблой, за что получил выговор. Илан выглядел самым старшим, но быстрее остальных поверил рассказам о соахийском брате. Яни ревела над синяками Нико с энтузиазмом родной сестры, а Рори не выдержал, когда понял, что соахийцу причиняют боль. Даже сейчас парень выглядел так, словно вот-вот заплачет. Цели Дорри и Генхарда пока не проявились, но и у них наверняка была причина здесь находиться.
Поблажка телу в виде мытья теплой водой привела к тому, что разум предал хозяина, не пожелав бездействовать. Треклятая записка Такалама всплыла в памяти. Юноша нервно дернулся, напугав Рори. Плевать на порченых стариков с их великими тайнами. У Нико зрел другой план, и Такаламу он бы не понравился.
