Неправильным.
Однако сейчас сыну Лаэрта было не до разглядывания лиц.
— Давай, забирайся, — кучерявый нетерпеливо дернул рукой. — А то увидят.
Во второй руке мальчишка тоже держал маленький игрушечный лук, а за спиной его висел колчан со стрелами.
Не заставив себя упрашивать, Одиссей через мгновение оказался рядом с кучерявым.
— Сюда! — Новый знакомец схватил его за руку, увлекая в просвет между двумя терновыми кустами. Терн рос настолько тесно, что, того и гляди, от наглецов одни клочья останутся! Однако между кустами дети проскользнули вьюнами, ни разу не оцарапавшись, и вскоре оказались на просторной поляне, сплошь окруженной шипастым частоколом.
…память!
Лишь сейчас, по возвращении на твой берег, я могу назвать по имени чувство, пожаром охватившее тогда маленького ребенка.
Я любил терновник, любил, как любят мать, отца, вожделенную игрушку или еду, подкрепляющую готовые угаснуть силы. Я любил терновник, и шипы бережно коснулись детской кожи, а ветви расступились воинами, пропускающими вперед своего владыку.
Так случилось.
* * *
— Тут они нас не найдут! — радостно сообщил кучерявый.
— Ага! — кивнул рыжий, оглядываясь по сторонам. — А я тебя видел уже. Тебя как зовут?
Кучерявый на миг запнулся, словно прикидывая, и Одиссей еще успел удивиться: разве можно забыть собственное имя?!
— Знаешь, зови меня Телемахом, — наконец представился кучерявый с откровенной гордостью. — Далеко Разящим.
— А я Одиссей! Сердящий Богов. Сын басилея Лаэрта, — выпятил в ответ грудь наследник итакийского престола. — Ты здесь с кем играешь?
— С тобой, — пожал плечами Телемах.
— А ты один?
Одиссей плохо понимал, как можно играть одному. С друзьями куда интереснее!
— Один.
— Без взрослых?! — совсем уж изумился рыжий баси-ленок. — Тебя отпустили?
— Отпустили.
— Здорово… — Зависть оказалась горькой на вкус. — А меня одного не отпускают еще. С нами няня Эвриклея. И Эвмей, мой лучший раб. Только он заснул. Кажется.
Телемах ухмыльнулся:
— Ну и пусть дрыхнет, соня!
— А давай с нами! — щедро предложил Одиссей. Наверное, кучерявому наскучило одиночество. Надо обязательно принять его в игру!
— Потом… — неопределенно протянул Телемах. — Когда-нибудь. Лучше мы с тобой из луков постреляем.
Только сейчас Одиссей обратил внимание на лук Телемаха. Лук был маленький, детский, ненамного больше, чем его собственный — зато сделан так, что зависть выросла выше Олимпа! Получше иного настоящего! Тут тебе и хитрый изгиб, и полировка, и резьба — цветы всякие, и листики, в придачу разукрашены, как папина клумба! И накладки костяные, и даже тетива — подумать только! — разноцветная!
Радуга, не тетива!
— Ух ты! — не удержался Одиссей. Но тут же не преминул похвастаться:
— А у меня настоящий лук есть! Во-о-от такенный! Мне его дедушка Автолик подарил! А тебе твой тоже дедушка подарил?
— Нет, мне — папа, — Телемах ухмыльнулся чему-то своему.
— Хороший у тебя папа!
— Ага. Мой папа — ого-го! Ну что, давай стрелять?
— Давай! А куда?
— А вон видишь — камень? А на камне — фигурка деревянная.
— Вижу.
В дальнем конце поляны действительно возвышался бесформенный ноздреватый камень. И на нем стояла фигурка — отсюда не разглядишь, чья. Но Одиссею на миг показалось: фигурка не деревянная, а золотая. Наверное, солнечный луч шутки шутит.
Оказывается, Телемах успел заранее подготовить мишень.
— Стреляй!
— Далеко-о-о… — протянул Одиссей; но, тем не менее, вскинул лук, натянул его до упора и выстрелил.
Для игрушки-самоделки и мальца ростом в два локтя это был отличный выстрел. Тростинка-стрела с наконечником, обмотанным полоской меха, ткнулась в подножие камня.
— Я ж говорил — далеко! — развел руками Одиссей.
— Он говорил! — обидно расхохотался Телемах. -Смотри!
Кучерявый поднял свой разукрашенный лук. Медленно оттянул тетиву — и Одиссей даже не понял, в какой момент короткая стрела с бутоном розы, закрепленным вместо наконечника, прянула к цели.
Просто была стрела на тетиве — и нет ее.
Просто стояла мишень на камне — и уже не стоит.
Исчезла. Как ветром сдуло.
До камня мальчишки добежали одновременно. Искусно вырезанная и позолоченная фигурка юноши-лучника валялась на траве, стрела — рядом, а во рту юноша закусил алый бутон.
— Ну конечно, из такого-то лука… — со слезами в голосе протянул Одиссей.
— Хочешь, дам стрельнуть? — великодушно предложил кучерявый.
— Ага!
Стрела была поднята, мишень установлена на место, и Одиссей радостно схватил Телемахов лук вместе с новой стрелой — красноголовкой.
…Все вещи несут на себе отпечаток своих хозяев. Владельцев. Или мастеров, кто их сделал. Все, без исключения.
Но иногда это проявляется особенно сильно.
У меня ощущение «вещности» почему-то связано в первую очередь с луками.
Я почувствовал дрожь в теле, когда впервые взял в руки лук, завещанный мне дедом, Волком-Одиночкой. И то же самое произошло, когда я впервые коснулся лука кучерявого Телемаха.
Нет, не то же самое.
Иначе.
Мир налился красками, заиграл солнечным глянцем, умытый нянькой-дождем; мир заулыбался мне — и я невольно улыбнулся в ответ. Я любил этот мир! дождь! свет! Мне было хорошо в нем! И я не хотел обижать деревянного лучника-мишень, пронзая его своей стрелой — я выстрелил, любя.
Как не дано большинству.
Мишень качнулась и медленно завалилась на бок — стрела лишь игриво ткнула фигурку в бок, уносясь дальше.
Дескать: ну что же ты? Догоняй!..
— Неплохо для начала, — покровительственно заявил кучерявый Телемах. — Потом я тебе покажу, как надо стрелять по-настоящему!
И я совсем не обиделся на покровительственный тон, словно почувствовал — мальчишка имеет на это право.
Хотя, конечно, тогда я ни о чем таком не думал.
— А ты мне дашь пострелять из своего настоящего лука? — сразу поинтересовался Телемах.
Гордость наполнила меня до краев. Лук кучерявого просто замечательный — но дедушкин лук все равно лучше!
— Конечно, дам! — великодушно пообещал я.
Впоследствии я сдержал слово.
