Вещи несут на себе отпечатки прежних хозяев.
Оружие — вдвойне, втройне.
В особенности — такое оружие.
Берегись, Сердящий Богов! Иначе лук будет стрелять из тебя, стрелять тобой…
АНТИСТРОФА-II
ЛЮБОВЬ СТРЕЛЯЕТ НА ЗВУК
Память ты, моя память… из волн на берег…
В Гроте Наяд царила темень.
Привычным движением натянув тетиву, сын Лаэрта выдернул стрелу из кожаного колчана, возникшего вместе с луком и уже успевшего перекочевать за спину; после чего выжидательно замер. В ответ Далеко Разящий широко улыбнулся — к своему удивлению, Одиссей разглядел в темноте эту улыбку, словно она излучала свет. Наверное, Лунный луч, отразившись от поверхности воды, упал на лицо Телемаха.
— Сейчас, сейчас…
И пришел напев.
На самом пределе слышимости.
Чужой протяжный напев, и струны лиры вторят ему ропотом волн (или на самом деле море шумит?) — оживает тьма грота, оживает вода, чуть подсвеченная луной, и яркий блик вдруг летит с пенным шипением к куполу-своду!
Рука рванула тетиву к уху — но в последний миг, когда стрелу уже было не остановить, Одиссей испугался.
А что, если…
Стрела ушла в темноту.
Стук наконечника о камень; тихий всплеск-шепот:
— …попробуй еще раз.
Одиссей молча закусил губу; потянул из колчана другую стрелу. Все-таки Телемах иногда бывает совершенно несносен. Хоть бы расщедрился, сказал: нет там никого, стреляй без опасения…
Напев стал явственней. Закачал рыжего подростка в колыбели волн, растворил в себе — тепло и радость, звук и тайна. Ушел страх, сгинули темные мысли. И когда новый блик взмыл к своду, на самом гребне песни — тепло и радость, звук и тайна, любовь и жизнь изверглись наружу, поющей стрелой уйдя в темноту.
Своды грота озарились призрачной вспышкой — это полыхнуло ослепительной лазурью кольцо из пены, когда стрела Одиссея прошила его насквозь, слегка зацепив пузырящийся край.
На мгновение показалось: встала из водяных струй дева-наяда, смех серебряной капелью пролился под куполом…
Тишина.
— Ничего не спрашивай, — шепот Телемаха горячо обжег ухо. — Просто стреляй, и все.
— А ты?
— И я! — В руках Далеко Разящего уже был его маленький лук с радужной тетивой.
Напев взлетел с новой силой, в воздухе светлячками заискрились капли воды — и шипение брошенных колец перекрыл звон тетивы, вторя свисту двух стрел, одновременно ушедших в темноту.
Две вспышки.
Серебристые блики на стенах.
Чудо-саженцами вырастают из воды танцующие фигуры.
Смех-капель.
Еще! о, еще!
Плели кружево танца пеннокудрые наяды, взлетали к своду веселые кольца, вспыхивая под лаской стрел: по два, по три кольца сразу! Пять! Десять! Вихрем закручивался напев, брызжа искрами безудержной радости — прочь, печали! сгиньте,тревоги!
Одиссею было хорошо.
Хо-ро-шо-о-о-о!!! — согласно откликалась нимфа Эхо под сводами грота…
Даже сейчас, когда мне плохо, мне хорошо.
— …Жаль, что все закончилось.
— Не жалей. Не надо. Скоро восход. Удачи!
— И тебе удачи, Далеко Разящий.
Телемах растворился в редеющей перед рассветом мгле. Одиссей еще немного постоял, а потом побрел к лагерю. Ноги заплетались, глаза слипались, но сын Лаэрта знал: выспаться сегодня не удастся. Его ждали гости с Эвбеи, родины Эврита-зазнайки, от которого неисповедимыми путями пришел к Одиссею его лук.
Совпадение?
Случайность?
* * *
— Ты бы хоть переоделся, что ли! — недовольно бросила мама.
И с осуждением воззрилась на няню: ты-то куда смотрела! пристань народу полна! знатные гости на подходе! а мальчик чумазей Кедалиона, наксосского кузнеца-карлика из подземных мастерских!
Эвриклея лишь руками развела: знаете же вашего сына госпожа! упрямец! если что в башку втемяшится!.. едва поспела за ним, оглашенным…
Вот такой разговор без слов.
А папа, стоя в окружении строгих геронтов, даже не взглянул в мою сторону.
…Память ты, моя память!.. попутного тебе ветра!
Под парусами, трепеща от волнения, ты стремишься на причал Форкинской гавани, полный народа, — куда быстрее, чем "Стрела Эглета
[30]
", корабль эвбейского басилея Навплия. Сегодня тебе много легче возвращаться… нет, иначе: в сегодня тебе много легче возвращаться.
Еще б знать, почему!
«Стрела…» подходит к пристани. Охи-ахи в толпе, приветственные кличи, резная Химера на носу корабля дышит мечтой о красоте и реальностью уродства; упали на дно двулапые якоря, брошены канаты, опущены сходни, и, забыв о приличиях, я бегу вперед, готовый, если понадобится, разгружать этот прекрасный корабль, таскать вещи гостей хоть в Грот Наяд, хоть в отцовский дворец, начисто забыв о ночном треске Мироздания и помня лишь о празднике нового, только что причалившего в Форкинской гавани…
— Шустрый раб, — одобрительно кивает мужчина лет сорока пяти: пухлый, холеный, светлая борода завита кольцами. Он стоит у борта и щурится на меня. Подхваченная ранним ветром, с плеч гостя рвется багряная хлена
[31]
, заколотая у плеча золотой фибулой: Пифон раздувает колючий гребень. Мужчина излучает спокойствие и прекрасное расположение духа; благожелательно скользя по мне взглядом, он левой рукой перебирает кольца бороды (ответно взблескивают многочисленные кольца на пальцах!) и повторяет:
— Шустрый раб. Эй, ты! недомерок! хочешь, я тебя перекуплю?
— Не разоришься, Навплий?
Это папа. Подошел, опередив геронтов, встал рядом.
Улыбается.
— Велика ли цена, Лаэрт? — Тихий смех путается в бороде.
— Как кому. Ты своего наследника во сколько ценишь? Махнемся не глядя?
Басилей Навплий с минуту пристально ощупывает меня взглядом. Всклокоченного, в хитоне из оленьей шкуры с серьгой в ухе; с руками, измазанными смолой — все-таки налипла, проклятая! ремни на сандалиях облупились…
Смотрит.
…смотрит.
И начинает хохотать. Необидно, от души, взахлеб — так смеются над самим собой, допустившим легкую, вполне простительную оплошность, которая разрешилась ко всеобщему удовольствию.
Рядом с Навплием хохочет его двойник: пухлый, холеный, низенький (хотя и повыше меня). Обильный пушок на подбородке намекает: и я! и я кольцами! скоро!.. Двойнику около двадцати. Отец с сыном. Мы с папой тоже: отец с сыном.
