Драконы несли колесницу.
Диомеда, окруженного телохранителями, Одиссей приметил издалека. Подошел; почти подбежал. И что же? Ванакт Аргоса, который сейчас должен был объединять сторонников и строить козни врагам, преспокойно разговаривал с какой-то девицей! Стройная фигурка, волосы темной меди, грудь вздымается от волнения — девушка в чем-то пыталась убедить ванакта, а тот никак не убеждался.
— С кем это ты? — выпалил Одиссей без раздумий. И мигом спохватился:
— Радуйся, красивая!
Диомед запнулся на полуслове; замер едва ли не с открытым ртом.
— Ой! — это девушка.
Ну вот, напугал. Еще бы: налетел незнамо откуда РЫЖИЙ вихрь, да как гаркнет из-за плеча! Тут сам Зевс испугается.
— Не бойся, красивая! Мы с Диомедом друзья. Я Одиссей, с Итаки. А ты откуда?
Кровь бросилась в лицо. Потому что девушка во все глаза уставилась на него, Одиссея! Улыбается:
— Я Арсиноя, сестра Тидида. Троюродная, из Куретии. Ой, Одиссей, а где это — Итака? Это далеко?
— Ну… кому как. Это остров. На корабле сюда четыре дня плыли. Хвала богам, послали попутный ветер.
— А я на островах не была ни разу! А про Итаку даже не слышала. Небось, куда ни глянь — море? Троюродный брат мялся рядом, забытый. «Везет мне на красавиц!» — еще успел порадоваться
Одиссей, а Арсиноя уже, оказывается, тащила его прочь с площади.
— Противно здесь, — заявила девушка на ходу. — Все, едва Елену увидели, как с цепи сорвались. Я бы и Тидида увела, да он упрямый…
«Так вот в чем дело! Сообразительная у ванакта сестричка…»
— Уезжайте отсюда, — вдруг посерьезнев, сказала Арсиноя, останавливаясь в пустынном переулке. Сбивчивый шепот был ей не к лицу, но иначе не получалось. — И побыстрее, пока целы. Уж поверь мне!
— Верю.
— И все равно не спешишь уезжать? Небось и ты от Елены без ума?
— Это точно! — Голос получился тонкий, сдавленный, будто лепешка в жадной руке. — Глаза б мои на нее не глядели! — слезы, резь под веками… Муть всякая мерещится. Вон, кругом невест хоть завались! Красавицы! Рыженькая тут есть одна… да и ты, например…
Язык, как всегда, поспел впереди ума. С одной стороны, какая девушка обидится, если ее назовут красавицей?! А с другой, когда в твоем присутствии хвалят соперницу…
— Ты правда красивая. И умная. А еще…
— А еще я замужем. И моя семья очень строга и ревнива, — Арсиноя нахмурилась, но, вразрез с собственными словами, придвинулась ближе к парню. — Так ты что, не намерен жениться на Елене?
Похоже, ее это очень удивляло.
— Не-а! — Одиссей весело мотнул головой. — Вот на тебе бы женился («Или на той, рыженькой!» — мелькнуло поперек). А на ней — фигушки! Лучше яду выпью.
— Так уезжай! чего ждешь? Неужели ты все-таки лишился разума?
— Лишился. С рождения… Понимаешь: смотрю на Елену — а ее тень возьми да встань. Черная, с крыльями, как у нетопыря. Опять же: человек ко мне на улице подошел, поговорить, я гляжу — а за ним тень ребенка волочится. Да и с моей тенью не все…
Одиссей сбился. Потому что в этот самый миг на глаза ему попалась тень Арсинои. Девушка была стройная, худенькая, одного роста с Одиссеем — а тень…
Тень лежала на земле — и рыжего обдало жаром. Дом Геракла, смятое ложе…
— У тебя хватает любви на всех -на отца с матерью, на друзей, на богиню-покровительницу… на меня?
— Моей любви хватит на всех! На всех!
Это была ее тень! Тень Деяниры, какой я ее запомнил. И в то же время — другая. Тень лежала на земле, тень ждала, и моя тень осторожно, бережно опустилась сверху…
* * *
До Одиссея не сразу дошло, что он, оказывается, уже держит Арсиною в объятиях. А куретка ничего не имеет против, напрочь позабыв про мужа и «строгую семью».
— Ох, Одиссей…
Дальше ей продолжить не удалось, поскольку целоваться и говорить одновременно не умеют даже боги.
— …ты так похож на него… на Тидея, отца Диомеда!.. Опять! Деянира говорила то же самое! Они в этой Куретии, что… Однако подумать о чем-либо еще рыжий не успел.
— Извини, мне пора! — с неимоверной поспешностью шепнула ему в ухо Арсиноя и, ужом выскользнув из объятии, исчезла! Рыжий обалдело завертел головой: неужели окончательно рехнулся?! Вот переулок, вот шершавый бок каменной изгороди, тяжелые ветви олив… Вот приближается какой-то бродяга… и тень у бродяги как тень, ничего особенного… а Арсинои нет!
— Богоравный! Богоравный герой! Радость, радость-то какая!..
Бродяга подошел ближе, разом превратившись в старого знакомца. Ну, Ангел! ну, словоблуд! попался!!! Неужели он мою куретку спугнул? В любом случае, самое время припомнить гадкие стишки…
— Это, значит, меня можно счесть скудоумным? Так-то ты спасителя воспеваешь?! в благодарность?
— Обожди, богоравный! — поспешно вскинул руки аэд. — Ты ведь не дослушал дифирамб! Сейчас, сейчас…
Он лихорадочно извлек из заплечного мешка лиру, ударил по струнам:
— …Но когда издавал он голос могучий из персей,
Речи, как снежная вьюга, из уст у него устремлялись!
Нет, не дерзнул бы с могучим никто состязаться словами!..
— Вот! а ты сразу драться! — гордо заявил Ангел. Сын Лаэрта махнул на аэда рукой:
— Ладно. Считай, выкрутился. Ты лучше вот что мне скажи: девушку не видел? Рядом со мной стояла…
— Нет, богоравный. Она ушла куда-то? Пойти поискать?
Одиссей посмотрел в честные глаза аэда и понял: правды не добьется. Может, действительно не видел. Может, врет.
Но сегодняшний день встреч не закончился.
— Радуйся, Одиссей, сын Лаэрта! Наконец-то я тебя нашел!
С другого конца переулка бежал запыхавшийся юноша-ровесник — поджарый, загорелый, кожа лоснится, будто маслом намазана. А волосы — соломенная шапка, из-за чего в первый миг юноша показался Одиссею седым. Нет, конечно, просто волосы на солнце выгорели.
— Я Алет, сын Икария. Отец благодарит тебя за спасение чести его дочери Пенелопы и просит быть его гостем! — без запинки выпалил юноша.
«Значит, ее зовут Пенелопа!»
Огонь кудрей, зеленые глаза с золотыми искорками, россыпь веснушек… В груди сладко заныло. А эти охломоны по Елене убиваются! Оглянитесь вокруг, богоравные!..
— Радуйся и ты, Алет, сын Икария. Для меня будет честью посетить дом твоего отца.
— Тогда идем! Я провожу.
Прямо сейчас? А почему бы и нет?
Одиссей огляделся и увидел рябую физиономию Эвмея. Свинопас подглядывал из-за угла. Наверняка остальные там же прячутся.
