Готовую рукопись он обсудил с близким другом Роджером Ланселином Грином в сентябре 1960 года. Как поступить с ней? В итоге оба сочли правильным ее издать. Не желая еще более смущать друзей, Льюис решил скрыть свое авторство. Он использовал сразу четыре уловки, чтобы сбить читателя со следа.
Он обратился в известное издательство Faber & Faber, а не к постоянному своему лондонскому издателю Джеффри Блесу. Льюис передал рукопись своему литературному агенту Спенсеру Кёртису Брауну, и тот отослал ее в Faber & Faber, ни намеком не дав понять, что к этому тексту имеет отношение Льюис. Так был оставлен фальшивый след для «литературных сыщиков».
Воспользовался псевдонимом — «Н. У. Клерк». Сначала Льюис хотел назваться латинским эпитетом Dimidius («разрезанный пополам»). Т. С. Элиот, директор издательского дома Faber & Faber, сразу по прочтении рукописи угадавший чрезвычайно образованного автора, посоветовал выбрать более «английский на слух псевдоним», который «сбил бы интересующихся со следа надежнее, чем Димидиус»
[716]. Льюису уже доводилось скрывать свое авторство под псевдонимом, когда он писал стихи. В итоге он выбрал инициалы по первым буквам выражения Nat Whilk (это англо-саксонское словосочетание означает «Не знаю кто») и фамилию Клерк («клирик, человек, умеющий читать и писать»). Ранее Льюис использовал латинизированную форму того же имени — Natvilcius — для автора вымышленного ученого труда, на который он ссылается в романе «Переландра» (1943).
Обозначил главную героиню своего повествования также псевдонимом, вернее, буквой H — вероятно, это инициал Helen, второго имени Дэвидмен, которым она редко пользовалась, но оно стоит на юридических документах, брачном свидетельстве, бумагах, относящихся к получению британского гражданства, также и в свидетельстве о смерти она именуется «Хелен Джой Льюис, супруга Клайва Стейплза Льюиса».
И, наконец, Льюис изменил собственный стиль. В «Исследуя скорбь» умышленно использованы такой жанр и такой стиль, который преданные читатели едва ли могли опознать. Вставив повсюду «маленькие стилистические уловки», Льюис намеревался провести публику
[717]. И действительно, мало кто из первых читателей догадался связать эту книгу с Льюисом.
Даже те, кто замечали в этом тексте некоторые явные приметы льюисовского стиля (например, его ясность), все же не могли сопоставить «Скорбь» со всем тем, что он писал ранее. Эта книга прямо говорит о чувствах и об их главном назначении: подвергать любой договор с реальностью такому испытанию, при котором только и выяснится, способен ли этот договор выдержать обрушенный на него вес. Льюис, как известно, терпеть не мог обсуждать собственные эмоции и чувства, он даже извинялся перед читателями за «удручающе личный» подход, проступающий порой в его более раннем автобиографическом сочинении «Настигнут радостью»
[718].
«Исследуя скорбь» открывается чувствам с такой интенсивностью и страстью, каких мы не найдем нигде более в текстах Льюиса, ни более ранних, ни более поздних. Более ранний разговор в трактате «Страдание» (The Problem of Pain, 1940) предполагает возможность объективного и бесстрастного подхода к этой проблеме. Факт существования боли — интеллектуальная загадка, с которой христианское богословие успешно разделывается, пусть не может разрешить ее полностью. Льюис недвусмысленно формулировал такое намерение в зачине той более ранней книги: «Единственная цель книги — разрешить интеллектуальную проблему, которую ставит перед нами страдание»
[719]. Да, Льюис уже разбирал различные интеллектуальные проблемы страдания и смерти. Но, выходит, он оказался не готов к тем испепеляющим чувствам, что обрушились на него после смерти Джой Дэвидмен.
Страдание может представляться всего лишь логической загадкой тем, кто всматривается в него с безопасного расстояния. Но когда оно переживается непосредственно, вблизи, напрямую — как маленький Льюис переживал смерть матери и как теперь он сокрушительно переживал смерть Джой, — таран эмоций разрушает ограду, за которой стоял замок веры. Критики полагают, что «Страдание» — это бегство от реальности зла и боли как переживаемой реальности, Льюис сводит эту реальность к абстрактным идеям, которые остается лишь уложить в мозаику веры. Но при чтении «Исследуя скорбь» мы видим, как рациональная вера может рассыпаться в прах, столкнувшись со страданием как с личной реальностью, а не сравнительно легким умозрительным переживанием.
Льюис, по-видимому, осознал, что прежде затрагивал лишь поверхность человеческого опыта, а не его пучины:
Кстати, а где Бог?… Стоит прийти к Нему в отчаянии, когда помощи ждать неоткуда — и что же? Дверь захлопнулась перед носом, в замке проскрипел ключ, потом еще раз… тишина
[720].
В июне 1951 года Льюис писал сестре Пенелопе и просил ее молитв. Все казалось ему слишком легким. «Словно беньянов паломник, я странствую в долине по имени Покой». Будет ли, гадал он, такая перемена участи способствовать углублению его веры? Ожидать ли, что религиозная идея, пока лишь отчасти ему внятная, вдруг приобретет новое значение, станет новой реальностью? «Сейчас я чувствую, что никогда нельзя утверждать, будто ты что-то понимаешь или во что-то веришь: наступит утро и доктрина, которой я будто бы уже обладал, расцветет новой реальностью», — признавался он сестре Пенелопе в этом письме
[721]. Читая эти слова, трудно не подумать о том, как несколько поверхностный разговор о сердечной боли в «Страдании» расцвел более зрелым, поглощающим и мудрым рассуждением в «Исследуя скорбь».
Мощный, откровенный и честный отчет о своем личном опыте в «Исследуя скорбь» ценен прежде всего как подлинный и трогательный рассказ о проживании скорби. Неудивительно, что этот трактат привлек столь широкую аудиторию — он давал точное описание эмоциональной бури, которая обрушивается на человека после утраты любимого. Некоторые читатели даже рекомендовали эту книгу Льюису как прекрасный путеводитель по скорби — не догадываясь о его авторстве. Но эта работа важна и в другом аспекте: она обнажает уязвимость и хрупкость чисто рациональной веры. Хотя Льюис, несомненно, сумел восстановить свою веру после смерти жены, «Исследуя скорбь» свидетельствует о том, что отныне его вера была не слишком похожа на тот холодный и взвешенный подход, который он предлагал в «Страдании».
Некоторые ошибочно сочли, будто «Исследуя скорбь» содержит молчаливое признание неспособности христианства к объяснению смысла утраты, что из процесса оплакивания жены Льюис вышел агностиком. Этот поспешный и поверхностный вывод указывает на невнимательное прочтение как этого текста, так и последующих. Следует помнить, что этот трактат описывает процесс испытания, как его понимал Льюис — испытания не Бога, но Льюиса. «Бог не испытывал мою веру или мою любовь, чтобы проверить их на прочность. Ему и так все известно. Это мне известно не было»
[722].
