Эти суммы кажутся мизерными, учитывая, что по аудиту наследство Льюиса 1 апреля 1961 было оценено в 55 869 фунтов, налог на наследство — 12 828. Но Льюис плохо себе представлял состояние своих финансовых дел, и его постоянно тревожили требования налоговой инспекции; ему казалось, что так и до банкротства недалеко. Завещание Льюиса обнаруживает и беспокойство о том, как следует поступить, если налог на наследство превысит финансовые возможности наследников.
Поначалу он надеялся вернуться к обязанностям лектора в Магдален-колледж в следующем семестре, с января 1962 года. Но проходили месяцы, и Льюис видел, что ему это не по силам. Он написал студенту, которым должен был руководить, извинился за вынужденное отсутствие также и весной 1962 года и пояснил ситуацию:
Простату невозможно оперировать, пока не приведут в порядок сердце и почки, и похоже, что сердце и почки не удастся привести в порядок, пока не прооперируют простату. Так что мы оказались в том, что некий школьник на экзамене по вдохновению именовал «барочным кругом»
[729].
Лишь 14 апреля 1962 года Льюис смог вернуться в Кембридж и возобновить преподавательскую деятельность, дважды в неделю читая лекции о «Королеве фей» Спенсера
[730]. Но он не вылечился, его состояние удалось лишь временно стабилизировать тщательно подобранной диетой и системой упражнений. Месяц спустя, извиняясь перед Толкином за свое отсутствие на торжественном обеде в Мертон-колледже в связи с публикацией сборника эссе (причем этот том был посвящен Льюису), Льюис писал, что он теперь «живет с катетером, соблюдает низкобелковую диету и рано ложится спать»
[731].
Катетер представлял собой дилетантскую конструкцию из пробок и резиновых трубок, злонамеренно склонных протекать. Изобретателем этого сооружения был друг Льюиса доктор Роберт Хавард. Поскольку именно он не распознал диагноз Дэвидмэн на том этапе, когда еще возможно было что-то сделать, Льюис имел основания усомниться в его профессиональной компетентности. И он действительно в письме 1960 года сокрушался о недостатках Хаварда и ворчал, что тот «мог и должен был определить болезнь Джой, когда та обратилась к нему с этими симптомами за год до того, как мы поженились»
[732]. И тем не менее Льюис по-прежнему доверял Хаварду, прислушивался к его советам по поводу проблем с простатой и в том числе предоставил Хаварду сооружать по своему разумению катетер. Частые сбои в работе этого импровизированного устройства причиняли немалые неудобства, а порой общественная жизнь Льюиса превращалась в хаос, как случилось на скучном (до того момента) вечере в Кембридже, где все чинно пили херес — пока официальную скуку не разбавила хлынувшая из Льюиса струей моча.
Эти последние годы, когда здоровье угасало, не принесли покоя и в семейной жизни. Уорни все чаще срывался в запой, его состояние удавалось облегчить заботливым сестрам из монастыря Богоматери Лурдской в Дроэде, но они вовсе не могли — или даже не пытались — его исцелить. Сестры, кажется, питали слабость к страдавшему алкоголизмом отставному майору, и их снисходительность (происходившая, разумеется, из самых благих намерений) лишь поощряла его порок. Килнс разваливался на глазах, проступали пятна сырости и плесень.
Еще одна проблема — ухудшающиеся отношения с Толкином. Ухудшались они главным образом со стороны Толкина, который все жестче относился к Льюису и его книгам. Сам же Льюис не утратил уважения к Толкину и восхищения его творчеством. Об этом свидетельствует недавно сделавшийся известным эпизод. В начале января 1961 года Льюис написал своему бывшему ученику литературоведу Аластеру Фоулеру, который спрашивал Льюиса, стоит ли ему участвовать в конкурсе на вакантную кафедру английского языка и литературы в университете Эксетера. Льюис велел ему обязательно это сделать и в свою очередь попросил совета: кто, по мнению Фоулера, должен получить в этом году Нобелевскую премию по литературе
[733]? Теперь мы знаем, в чем причина этого не совсем обычного на первый взгляд вопроса.
В январе 2012 года исследователи получили доступ к архивам Шведской академии за 1961 год, и обнаружилось, что Льюис выдвигал на эту премию Толкина
[734]. Как профессор английской литературы Кембриджского университета он получил в конце 1960 года запрос от Нобелевского комитета по литературе с предложением номинировать писателя в 1961 году. В письме от 16 января 1961 года Льюис предлагает в качестве своего кандидата Толкина, который, по его мнению, заслужил эту награду «прославленной романтической трилогией „Властелин колец“»
[735]. Премия в итоге досталась югославскому писателю Иво Андричу (1892–1975). Толкин не выдержал конкуренции с такими соперниками, как Андрич и Грэм Грин (1904–1991), и все же решение Льюиса выдвинуть на высшую литературную премию именно Толкина — важное доказательство того, что он по-прежнему уважал и высоко ценил творчество своего друга, хотя их личные отношения становились все более отчужденными. Если Толкин знал о поступке Льюиса (его переписка не обнаруживает никаких на это намеков), то и это не способствовало улучшению их пришедших в упадок отношений.
Словно этого было мало — у обоих сыновей Дэвидмен, оставшихся на попечении Льюиса и Уорни, начались проблемы, которые тоже требовали решения, в том числе и проблемы с учебой. Дэвид, прошедший через кризис идентичности, вернулся к религиозным корням матери и предков и сделался набожным иудеем. Это означало, что Льюису пришлось искать кошерные продукты, чтобы пасынок мог соблюдать пищевые предписания этой религии (в итоге такие продукты нашлись в «Палмс деликатессен» на крытом рынке Оксфорда). Льюис поощрял Дэвида в возращении к еврейским корням, в том числе добился, чтобы в школе при Магдален-колледже ему заменили латынь на иврит. Также Льюис просил совета у оксфордского преподавателя постбиблейских еврейских исследований Сесиля Рота (1899–1970): как выстроить траекторию возвращения юноши в лоно иудаизма. По рекомендации Рота Дэвид поступил в Талмудический колледж в Голдерс-Грине (Лондон)
[736].
