4 августа Льюис поехал на автобусе в Оксфорд, в Экзаменационную школу, чтобы выяснить, когда появятся результаты финального экзамена. К его удивлению, результаты уже были объявлены. С облегчением Льюис узнал, что оказался в числе девятнадцати студентов, получивших диплом первого класса. Но что делать дальше?
В конце концов все надежды и усилия сосредоточились на том, чтобы получить место преподавателя классических языков в Магдален-колледже
[219]. Это была одна из трех вакансий, предлагавшихся в тот год колледжем, и судьба ее решалась в открытом конкурсе — нужно было выдержать серьезный письменный экзамен. 29 сентября Льюис явился на испытание вместе с еще десятью соискателями
[220]. Уровень конкурентов его смутил, среди них оказались такие будущие светила, как А. С. Юинг (1899–1973) и Э. Р. Доддс (1893–1979). (Доддс в итоге станет в 1936 году Королевским профессором греческого языка в Оксфордском университете.) Понимая, сколь ничтожны его шансы, Льюис сообщил своему дневнику, что будет действовать «так, словно не получил это место» и будет готовиться к курсу английской литературы
[221]. Ждать ответа пришлось до 12 октября, только тогда Льюис узнал, что Магдален-колледж предпочел ему другого кандидата
[222]. К тому времени Льюис уже, в полном соответствии с советом своих наставников, с головой погрузился в изучение английской литературы.
Сэр Герберт Уоррен (1853–1930), глава Магдален-колледжа, лично написал Льюису в ноябре, уведомляя его о том, что колледж не предоставил ему места преподавателя классических дисциплин, и в свою очередь дал ему кое-какие объяснения. В тот год Магдален-колледж принял трех новых членов, и, по словам Уоррена, Льюису немного не хватило для того, чтобы попасть в их число — но факт остается фактом, колледж взял на должность преподавателя классических языков другого кандидата:
Боюсь, вы не сумели полностью продемонстрировать свои возможности, какова бы ни была тому причина, и все же вы показали хороший результат и оказались в числе шести человек, особо отмеченных, как полностью соответствующих уровню наших преподавателей и достойных принятия в члены колледжа, однако, к сожалению, вы не попали в число троих отобранных окончательно
[223].
В письме Уоррена критика и ободрение сочетаются почти в равных долях, но проницательный читатель сразу увидит здесь утешительный намек: талант у Льюиса есть, только момент оказался неудачным. Вполне вероятно, что ему представится еще одна возможность.
Дневники Льюиса и переписка 1920–1922 года свидетельствуют о личных переживаниях и планах на будущее, в том числе тревогах насчет работы. Если он не сумеет получить место преподавателя классических дисциплин, может быть, выручит философия? Он довольно основательно успел вникнуть в этот предмет за студенческие годы. Озабоченность своим будущим заслоняла от Льюиса другие проблемы, в том числе и серьезные перемены в родной Ирландии. Он до странности редко упоминает грандиозные события 1920–1923 годов, когда Ирландию сотрясали политические конвульсии. Борьба за независимость Ирландии, приобретя за годы Великой войны новую энергию, переросла в 1919 году в открытое насилие. Британцы теряли одну сельскую область Ирландии за другой, контроль над ними переходил к Ирландской республиканской армии (IRA). В «Кровавое воскресенье» (21 ноября 1920 года) члены ИРА застрелили в Дублине четырнадцать британских оперативников и информаторов. В тот же день британские власти ответили «симметричными мерами», убив четырнадцать человек в парке Крок. Насилие распространилось вплоть до городов на севере, Лондодерри и Белфаста. Протестантская община чувствовала себя под угрозой со стороны республиканских боевиков.
В 1920 году британские власти предложили Ирландии ограниченное самоуправление. Этого оказалось недостаточно. Ирландия требовала не делегированных прав, а полной национальной и политической независимости. Насилие продолжалось. 21 июля 1921 года было заключено перемирие, но и оно не положило конец насилию в Белфасте. В конце концов 6 декабря 1922 года правительство Британии дало согласие на создание Ирландского Свободного государства. Шесть северных графств, населенные преимущественно протестантами, получили месяц на раздумье, хотят ли они войти в состав Ирландского Свободного государства или же остаться в Соединенном Королевстве. Днем позже парламент Северной Ирландии принял решение просить позволения вновь стать частью Соединенного Королевства. Ирландский остров оказался политически разделен.
Льюис до странности равнодушен к этим событиям и не проявляет к ним интереса, хотя они явно отражались на судьбах его родных, а также ирландских друзей. Судя по записи в дневнике, в ту роковую дату 6 декабря 1922 года главным вопросом, который занимал его ум, была не суверенность Ирландии, не политическое будущее Белфаста, не безопасность отца, но следует ли понимать слово «завтрак» как «чашка чая в восемь утра или же как жаркое в одиннадцать утра»
[224]. Чем объясняется бросающееся в глаза равнодушие к величайшим на его веку политическим и социальным пертурбациям в Ирландии? Самый очевидный ответ, пожалуй, наиболее близок к истине: Льюис перестал ощущать связь с этой страной. Его дом, его настоящая семья и его сердце были в Оксфорде. Центром его семьи вместо Альберта Льюиса сделалась миссис Мур.
Миссис Мур: краеугольный камень в жизни Льюиса
Настала пора более подробно исследовать отношения Льюиса с миссис Мур. Необычная домашняя ситуация Льюиса оставалась неизвестной в Оксфорде. Даже в 1930-е годы большинство знакомых думали, что Льюис — типичный дон-холостяк, живущий со своей «престарелой матушкой» в Хидингтоне. Мало кто знал, что родной матери Льюис лишился еще в детстве и так называемая «матушка» играла в его жизни не столь однозначную роль.
Многие сообщения о личной жизни Льюиса опираются на мнение Уорни, часто выражавшего неприязнь к миссис Мур, а потому и характеризуют эти отношения в сугубо негативных тонах. Миссис Мур предстает эгоистичной, требовательной, склонной командовать женщиной, которая подчас обращалась с Льюисом словно со слугой или мальчиком на побегушках и не могла обеспечить ему интеллектуального общения.
Есть основания хотя бы отчасти согласиться с такой оценкой ситуации применительно ко второй половине 1940-х годов, когда здоровье миссис Мур ослабло и вместе с развивающейся деменцией усилилась и ее сварливость. Но в ту позднюю пору алкоголизм Уорни, пожалуй, доставлял Льюису не меньше хлопот, чем капризы хворой старухи: не следует переносить позднюю ситуацию на ту, что сложилась двадцатью годами ранее. Иная, сравнительно молодая миссис Мур, была рядом, когда Льюису требовалась эмоциональная поддержка и утешение, которых никто из близких не умел или не желал ему предоставить, она была рядом, когда он отбывал на войну во Франции (отказ отца приехать попрощаться больно задел юношу), она была рядом, когда он оправлялся от ран и когда он пытался найти себе работу в Оксфорде. Вполне вероятно, что после того, как Льюис возвратился с фронта, миссис Мур сумела создать для него стабильную, упорядоченную обстановку, облегчив таким образом переход к студенческой и академической жизни.
