Если многие ирландские писатели черпали вдохновение в политических и культурных бурях, сопутствовавших борьбе их народа за независимость от Великобритании, то Льюис вдохновлялся главным образом ирландскими пейзажами. По его словам, эти виды успели повлиять на поэзию и прозу его предшественников, главным среди которых для Льюиса был, видимо, Эдмунд Спенсер, автор «Королевы фей» — этот шедевр елизаветинской эпохи Льюис включал в курс своих лекций и в Оксфорде, и в Кембридже. И он был уверен, что классическая поэма «о странствиях, блужданиях и неутолимом поиске» впитала множество лет, прожитых Спенсером в Ирландии. Иначе откуда бы в ней этот «мягкий и влажный ветер, одиночество, приглушенные очертания гор» или «пронзающие сердце закаты»? С точки зрения Льюиса, который в данном случае позиционирует себя как «ирландца», последующий период жизни Спенсера в Англии ознаменовался убыванием творческой силы его воображения: «За величайшей поэзий Спенсера — долгие годы в Ирландии, за менее значительными стихотворениями — немногие английские годы»
[20], пишет Льюис, и язык его эхом вторит источнику. В переписке Льюис регулярно прибегает к англо-ирландским оборотам и сленгу с гэльскими корнями. (Например, выражение «make a poor mouth»
[21] происходит от гэльского an béal bocht, «жаловаться на бедность», а энергичное «whisht, now!», означающее «стихни, молчи» — калька гэльского bí i do thost.) Другие идиомы связаны скорее с местными особенностями, чем с влиянием гэльского, в том числе забавная фраза «длинный, как лопата из Лургана», то есть «мрачный, с вытянувшимся лицом»
[22]. Хотя интонации Льюиса в радиопередачах 1940-х годов типичны для оксфордского профессора того времени, произношение некоторых употребительных слов — friend, hour, again — выдает скрытое влияние Белфаста.
Так почему же Льюиса не превозносят как величайшего ирландского писателя всех времен? Почему в считающемся каноническим Словаре ирландской литературы (Dictionary of Irish Literature, 1996) на 1472 страницах не нашлось места для статьи «Льюис К. С.»? Главная причина, конечно, в том, что Льюис не вписывается — надо сказать, отчасти он и сам предпочел не вписываться — в ту парадигму ирландской идентичности, которая господствовала на исходе ХХ века. В некоторых отношениях Льюис воплощал те самые силы и влияния, которые проповедники стереотипной ирландской литературной идентичности предпочитали отбросить. Если в начале ХХ века Дублин был штаб-квартирой движения за самоуправление и за утверждение собственной ирландской культуры, то родной город Льюиса Белфаст был центром сопротивления как раз подобным тенденциям.
Одна из причин, по которым Ирландия в целом забыла о Льюисе, заключается в том, что он был неправильным ирландцем. В 1917 году Льюис, разумеется, считал себя приверженцем «Школы Новой Ирландии» и подумывал отправить свои стихи в «Maunsel and Roberts»
[23], дублинское издательство, имевшее явные связи с ирландским национализмом: в тот самый год оно опубликовало собрание сочинений великого национального поэта Патрика Пирса (Patrick Pearse, 1879–1916). Относя это издательство ко «второму ряду», Льюис выражал надежду, что оттого-то оно и обратит внимание на его творчество
[24].
Однако уже год спустя позиция Льюиса заметно изменилась. В письме давнему другу Артуру Гривзу (Arthur Greeves, 1895–1966) Льюис делится опасениями, как бы Новая ирландская школа не превратилась в «своего рода проселок интеллектуального мира, вдали от главной дороги». Теперь Льюис понимал, как важно оставаться «на широком шоссе мысли», писать для широкой аудитории, а не той узкой, что определяется некими культурными и политическими конъюнктурами. Издаваться у Монселя означало бы, по словам Льюиса, ассоциировать себя с тем, что едва ли превосходило по размерам «секту». Его ирландская идентичность, вдохновляемая не столько политической историей Ирландии, сколько ее пейзажами, найдет выражение в литературном мейнстриме, а не на «окольном пути»
[25]. Но хотя Льюис пожелал преодолеть в себе провинциализм ирландской литературы, он все же остался одним из самых великих и прославленных ее представителей.
В окружении книг: предвестия писательского призвания
Ландшафт Ирландии — несомненно, одно из тех физических влияний, что формировали изобильное воображение Льюиса. Но есть и другой источник, также сильно вдохновлявший его, особенно в юности, — сама литература. Чаще всего среди воспоминаний Льюиса о детстве и юности возникает образ дома, набитого книгами. Альберт Льюис зарабатывал на жизнь в должности полицейского юрисконсульта, но сердце его принадлежало чтению.
В апреле 1905 года семейство Льюисов переехало в новый, более просторный дом, только что выстроенный на окраине Белфаста, — дом Либороу на Окружной дороге Стрэндтауна, в разговорной речи «Маленький Ли» или же «Либоро». Братья Льюис рыскали по этому огромному дому, а их фантазия преображала его в дальние страны и сказочные королевства. Оба брата создавали собственные воображаемые миры и кое-что о них уже записывали. Льюис сочинял «Зверландию» с говорящими животными, а Уорни писал об «Индии» (вскоре объединенной со столь же фантастической страной Боксен).
Впоследствии Льюис вспоминал, что в новом доме, куда ни глянь, обнаруживались стопки, груды и полки книг
[26]. Нередкие дождливые дни он проводил в обществе этих творений, находя в них утешение, вольно блуждая по ландшафтам, созданным писательским воображением. Среди книг, буквально рассыпанных по «Новому дому», имелись романтические и мифологические сочинения, которые пробудили юную фантазию Льюиса. Сам ландшафт графства Даун, увиденный сквозь литературные линзы, послужил воротами, что вели в дальние царства. Уоррен Льюис также потом размышлял о том стимуле для воображения, каким для него и для брата стала влажная погода и тоска по чему-то более соответствующему их желаниям
[27]. Может быть, и в самом деле свободно странствующая фантазия его брата была пробуждена детством, когда он сквозь дымку дождя «глазел на недоступные горы» под серыми небесами?
Ирландия зовется «Изумрудным островом» именно из-за высокого уровня осадков, здесь часто идет дождь и висит туман, благодаря чему почва увлажняется и растет густая зеленая трава. Естественно было перенести эту ситуацию — жизнь «под арестом» во время дождя — на четверых детей, запертых в доме профессора, не имеющих возможности отправиться на вылазку исследовать окрестности: «Идет дождь, да такой частый, что из окна не было видно ни гор, ни леса, даже ручья в саду и того не было видно»
[28]. Не вторит ли профессорский дом в сказке «Лев, колдунья и платяной шкаф» «Маленькому Ли»?
