Может показаться, будто Льюис представляет христианство в терминах «правил» и «законов», оставляя в стороне центральные темы этой религии — любовь к Богу и личное преображение. Но на самом деле это не так. В исследовании «Потерянного рая» Льюис говорит, что понимание добродетели формируется нашим видением реальности. Не следует думать, будто «поэт насаждает правила, тогда как на самом деле он зачарован совершенством»
[506]. Льюис верит, что любовь к Богу вынуждает нас перестраивать свое поведение в свете того видения Бога, которое даруется нам верой и которое мы пытаемся воплотить в наших поступках.
И в аргументации от этики, и в аргументации от желания Льюис апеллирует к способности христианства «вмещать» и «прилаживать» наши наблюдения и опыт. Такой подход неразрывно связан с апологетическим методом Льюиса именно потому, что сам Льюис обрел в нем самый убедительный и полезный инструмент для извлечения смысла. Христианская вера снабжает нас картой, которая, как выяснилось, отлично совпадает с тем, что мы видим вокруг и ощущаем в себе.
«Смыслообразование», по Льюису, которое предлагает христианское видение реальности, заключается в умении обнаружить гармонию между теорией и тем, каким предстает перед нами этот мир. Именно поэтому на Льюиса произвело сильное впечатление то христианское истолкование истории, которое Г. К. Честертон разворачивает в «Вечном человеке» (1925): ему казалось, что таким образом реальные события обретают смысл. Хотя в опубликованных трудах Льюиса до странности мало музыкальных аналогий, мы все же вправе сказать, что его подход помогает верующему расслышать гармонию космоса и осознать, как все детали совпадают эстетически — хотя, конечно, останется еще немало логических вопросов, которые требуется увязать.
Льюис часто подчеркивает, что его собственное обращение было в основном «интеллектуальным» или «философским», и это-де подтверждает способность христианства придавать реальности и рациональный, и питающий воображение смысл. Наиболее полную и внятную формулировку такого «смыслообразующего» подхода мы обнаруживаем в конце эссе 1945 года «Является ли богословие поэзией?» Здесь Льюис говорит о Боге как объяснении всего, и воспринимаемом зримо, и делающим зримым все остальное, подобно солнцу, освещающему пейзаж нашей реальности. Указав на эту способность христианского богословия принимать и сохранять в себе науку, искусство, мораль и нехристианские религии, Льюис подводит итог: «Я верю в христианство, как верю в то, что солнце взошло — верю не только потому, что вижу солнце, но и потому, что при свете его вижу все остальное»
[507].
Легко критиковать «Просто христианство» именно за простоту идей, которые, несомненно, нуждаются в уточнении и более жестком философском и богословском основании. Но Льюис умел обращаться к разным аудиториям, и вполне очевидно, кого он представлял себе в качестве читателей этой книги. «Просто христианство» — труд популярный, вовсе не научный, он не предназначен для строгих глаз академических философов и богословов. Несправедливо требовать от Льюиса именно здесь подробных философских дебатов, которые обратили бы энергичную, отлично читающуюся книгу в трясину изощренных философских дефиниций. «Просто христианство» — неформальное рукопожатие, за которым может последовать официальное представление новых знакомцев и беседа. За его пределами остается еще многое, о чем стоило бы поговорить.
Тем не менее и в самом трактате есть немало пунктов, по которым вполне уместно критиковать автора, и главные моменты я считаю нужным отметить. Самый очевидный камень преткновения — «трилемма», к которой Льюис прибегает, отстаивая божественность Христа. С точки зрения Льюиса, идея, что Бог полностью раскрывается в Христе, имеет основополагающее значение. Как он писал Артуру Гривзу — опровергавшему такой подход — в 1944 году:
Учение о божественности Христа кажется мне не чем-то фиксированным, что можно сдвинуть с места, а тем, что выглядывает из каждой щели, так что пришлось бы размотать всю паутину веры, чтобы от него избавиться… А если устранить божественность Христа, в чем же тогда суть христианства? Как может смерть одного человека иметь для всех людей те последствия, которые провозглашаются на каждой странице Нового Завета?
[508]
Но многие считали, что защите этой доктрины в «Просто христианстве» недостает той убежденности и силы, какая проявляется во всех других текстах Льюиса. Так называемая «трилемма» выдвигается Льюисом для устранения тупиковых путей к пониманию личности Иисуса из Назарета. Где его место на концептуальной карте? Исследовав некоторые связанные с этим вопросом проблемы, Льюис сужает все возможные ответы до трех: безумец, дьявольский обольститель, Сын Божий.
Простой смертный, который утверждал бы такое, — не великий учитель нравственности, а либо сумасшедший, вроде тех, кто считает себя Наполеоном, либо сам дьявол. Третьего быть не может: либо это — Сын Божий, либо сумасшедший или кто-то еще похуже
[509].
Это слабый аргумент. В радиобеседах Льюис обсуждал этот вопрос намного подробнее, но для публикации резко сократил весь разговор. В изначальную версию входили и другие варианты ответа, и в целом она была вовсе не столь обрывочна и категорична, как укороченная версия в «Просто христианстве». Многие христианские богословы могли бы напомнить, что Льюис не учитывает вопросы, поднимаемые более близким ему по времени критическим исследованием Нового Завета, и что его упрощенная логика может сыграть против него самого в свете более научного и критического прочтения Писания.
Но главная беда в том, что этот аргумент не работает как пункт апологетики. Он вполне может показаться осмысленным той части читателей-христиан, кто уже и так знает, как и почему пришел к вере, и только порадуется тому, что Льюис подкрепляет их позиции. Но внутренняя логика этого рассуждения явно исходит из христианского мировоззрения как из безусловной предпосылки и совсем необязательно должна была убедить неверующих, к которым Льюис также обращался: они вполне могли (это лишь одна из очевидных альтернатив) счесть, что Иисус был религиозным лидером и мучеником, а любившие его ученики впоследствии его обожествили. А вот еще одна возможность, которую тоже необходимо рассматривать всерьез: Иисус не был ни сумасшедшим, ни дьяволом, но тем не менее он заблуждался насчет собственной природы. Весь этот раздел книги прямо-таки вопиет о более подробном изложении и более осторожных определениях.
Еще одна проблема — «устаревший» материал радиобесед, значительная часть которого была без переработки включена в «Просто христианство». Аналогии, которые приводит Льюис, обороты его речи, предполагаемые тревоги читателя и способы этого читателя увлечь — все принадлежит исчезнувшему миру, а именно южноанглийской культуре среднего класса в пору Второй мировой войны. Будет лишь справедливо напомнить, что трудности современного читателя зачастую обусловлены как раз успехом Льюиса на радио в 1940-е годы: он так прочно укоренил свой «перевод» христианской веры в этом конкретном мире, теперь уже не существующем, что в определенной степени лишил себя надежды на подобный успех в других мирах, нынешних или будущих.
