Льюис критикует тех, кто считает любые ценностные утверждения (такие как «этот водопад прекрасен»)
[518] всего лишь субъективными выражениями чувств говорящего, а не объективными высказываниями, направленными на объект. Льюис полагает, что определенные объекты и действия заслуживают позитивную или негативную реакцию, иными словами, водопад действительно может быть объективно красив, а чьи-то поступки столь же объективно — хороши или плохи. Он предполагает наличие определенного набора объективных ценностей, общих, с небольшими вариациями, для всех культур (Льюис называет этот набор Дао)
[519]. И хотя по нынешним временам «Человек отменяется» считается трудной книгой, эта аргументация по-прежнему сохраняет существенное значение
[520].
В 1944 году Льюиса пригласили прочесть лекции имени Кларка в Тринити-колледже (Кембридж). Глава колледжа Джордж Маколей Тревельян в приглашении от имени совета особо выделил ранние работы Льюиса, и более всего — «Аллегорию любви»
[521]. Эти престижные лекции, прочитанные в мае 1944 года, лягут в основу классического тома в серии Оксфордской истории английской литературы (Oxford History of English Literature, «O HEL», шутливо восклицал Льюис, обращаясь к друзьям и сокращая название серии до аббревиатуры). Это будет история английской литературы XVI века за исключением драмы.
И наконец, «Расторжение брака», книга, в которой Льюис дал волю своему воображению. Эту написанную в 1944 году книгу Толкин называл «новой моральной аллегорией или „видением“, основанном на средневековых представлениях о кратком отпуске из ада, предоставляющем грешным душам возможность побывать в Раю»
[522]. Католические богословы набросились на Льюиса, обличая неверное понимание средневекового богословия в данном вопросе
[523]. Разумеется, правильнее отнестись к «Расторжению брака» как к художественному допущению: что произошло бы, если бы обитателей ада время от времени допускали в рай?
Сначала Льюис назвал эту книгу «Кто идет домой», но, по счастью, его удалось отговорить от такого названия. Главное достоинство этой книги — необычайная и мощно апеллирующая к воображению сюжетная рамка (этим «Расторжение брака» напоминает «Письма Баламута»), внутри которой появляется возможность исследовать давние и традиционные вопросы, в том числе пределы свободной воли и проблему гордыни.
Но самая важная, вероятно, черта этой книги — способность Льюиса продемонстрировать средствами нарратива, а не силой аргументов, как легко человек попадает в ловушку определенного образа мыслей и уже не может из нее вырваться. Жители ада, исследующие рай, настолько закостенели в своем искаженном видении реальности, что, сталкиваясь лицом к лицу с истиной, предпочитают ее не видеть. Льюис использует знакомые культурные клише своего времени, среди его персонажей — одержимый авангардом художник или же либеральных убеждений епископ, влюбленный в собственную репутацию интеллектуала, — и разоблачает бездоказательную аксиому эпохи Просвещения, будто человек узнает и признает истину, как только ее увидит. Человеческая природа, говорит Льюис, сложнее, чем допускает банальный поверхностный рационализм.
Хотя в целом творчество Льюиса военной поры опирается на рациональную и доказуемую аргументацию, применяемую при исследовании и отстаивании фундаментальных идей христианства, мы видим, как появляется новая чрезвычайно важная тема — способность художественного сюжета воплотить и передать истину. Эту идею необходимо иметь в виду при истолковании «Хроник Нарнии». Но для начала рассмотрим цикл из трех романов, также относящийся к периоду 1938–1945 года, который обычно именуется «Космической трилогией». Хотя точнее было бы — «Трилогия о Рэнсоме».
Обращение к прозе: «Космическая трилогия»
«Просто христианство» обозначило чрезвычайно важный этап в том подходе к апологетике, что Льюис развивал во время Второй мировой войны. По сути дела, он доказывает, что «карта» реальности, какую предлагает нам христианство, совпадает с тем, что мы наблюдаем воочию и переживаем на собственном опыте. Книги такого рода, включая «Страдание» и более позднее «Чудо» (1947), обращаются в первую очередь к разуму. Хотя Льюис был слишком опытным мыслителем, чтобы надеяться «доказать» бытие Бога — как Данте, он тоже помнил о «коротких крыльях» разума, — он все же считал, что аргументы и размышления могут продемонстрировать фундаментальную разумность христианской веры.
Но со временем Льюис убедился, что логическая аргументация — лишь один из множества способов пробудить культурный интерес к христианской вере или бросить вызов ее конкурентам. Примерно с 1937 года Льюис считает привратником человеческой души воображение. Раньше он сам наслаждался дарами фантазии — такими как романы Джорджа Макдональда, — но теперь задумался о том, как художественное произведение позволяет исследовать и интеллектуальную привлекательность того или иного мировоззрения, и его привлекательность для воображения. Не попробовать ли ему и самому написать нечто в подобном роде?
В детстве Льюис читал жадно и почти без разбора, битком набитые книжные полки «Маленького Ли» помогали ему скоротать время. Так он наткнулся на произведения Жюля Верна (1828–1905) и Герберта Уэллса (1866–1946), на путешествия во времени и пространстве, демонстрировавшие, как наука изменила наше представление о вселенной, где мы живем. «Иные миры пробуждали во мне какойто умозрительный интерес, совершенно отличавшийся от моего отношения к другим книгам
[524]».
Эти детские воспоминания ожили и обрели новый смысл и направленность примерно в 1935 году, когда Льюис прочел роман Дэвида Линдсэя «Полет на Арктур» (Voyage to Arcturus,1920). Хотя книга Линдсэя плохо написана, ее увлекательный сюжет более чем компенсирует стилистические изъяны. Льюис начал догадываться, что лучшие формы научной фантастики — это «просто порыв воображения, столь же древний, сколь сам род человеческий, и проявляющийся в силу конкретных условий нашего времени»
[525]. Если такая книга еще и хорошо написана (Льюис отдавал себе отчет в том, что подобное сочетание встречается нечасто), то она существенно расширяет горизонты разума и воображения. «Словно редко случающиеся сны, они приносят нам впечатления, каких мы никогда прежде не знали, и расширяют наши представления о возможностях опыта»
[526]. Написать «правильную» научно-фантастическую книгу в глазах Льюиса было подвигом расширения горизонтов души, это можно сравнить с действием лучшей поэзии прежних времен.
