– Иди. Ты это… Ты зачем вернулся?
– За вином, – сказал честный Фол. – Хорошее вино
[38]
. Жалко.
– Ты, значит, за вином. А я за дубиной.
– Я пойду? – напомнил Фол.
– Ты лучше скачи. Подальше, чтоб не нашли.
Кентаврик кивнул и ускакал.
* * *
– Зря, да?
– Что – зря?
– Надо было его прибить?
Тритон, не моргая, смотрел на мальчика. Низкий лоб дурачка собрался морщинами – мертвая зыбь качала одинокую ладью-мысль. Чувствовалось, что мнение Амфитриона для него очень важно. Какие волны ходили в сознании тирренца – загадка, но Амфитриона он возносил на высоту, плохо объяснимую даже для Дельфийского оракула.
– А он был в зените вакханалии? – спросил мальчик.
– Кто?
– Ну, кентавр! В зените? Или на излете?
Вот тут Тритон заморгал, словно заново научился этому делу:
– Н-не знаю…
– Он безумствовал?
– Н-нет…
– Если бы ты причинил ему боль, он бы излечился?
– Надо было, – просиял тирренец, – дать ему по шее?
Амфитрион насупился. Рецепт дедушки Персея не срабатывал. Ну, вакханки-то явно находились в зените, иначе дедушка не кинулся бы их убивать. А глупый кентаврик – он и вовсе обычный, если верить Тритону. За вином вернулся, не побоялся…
– Ты правильно поступил, – кивнул мальчик. – Ты молодец.
И, глядя на Тритона, переполненного благодарностью, испытал стыд. Сам Амфитрион был не уверен, что тирренец поступил правильно. Представив себя на месте Тритона, внук Персея аж зажмурился от неопределенности.
2
Город затих, как дол перед грозой.
Банщик, выдавая посетителю скребницу и мыльную пасту, вдруг останавливался, кусая губы. Ждал и посетитель, не сетуя на пустую трату времени. Торговец в лавке, расхваливая войлочный колпак, умолкал на полуслове. Гончар, пришедший за колпаком, кивал невпопад. Cадовник, онемев, стоял над лилиями и гиацинтами; мебельщик – над ларем для хранения платья; пряха дрожала над растрепанной куделью; дочь пряхи, кормя ребенка грудью, тихо плакала. Сапожник забывал тачать башмаки и крепиды
[39]
, ювелир ронял нити жемчуга, резчик – шпильки из слоновой кости.
«Басилей вернулся из карательного похода, – читалось на лицах. – Что теперь будет?»
Персей не в первый раз, как говорили в Тиринфе, «ходил на вакханок». Но раньше тиринфяне не сталкивались с вакханалией в родных стенах. Безумие жены Спартака нарушило шаткое равновесие. Фракия, знали все – это да. Но Фракия далеко. Фокида и Беотия – да. Но и северные области – не близко. Наксос, Скирос, Хиос – острова пусть сами разбираются. А у нас есть Убийца Горгоны, рыщущий по родной Арголиде, как волк. Мы боимся его пуще гнева богов, но и боги с их гневом не спешат заглянуть в Тиринф. До сих пор Косматый обходил нас десятой дорогой, хвала Персею…
Или не хвала?
Ведь Косматый нас не обошел!
Мужья и жены, сыновья и матери, братья и сестры тряслись, недоумевая. «Мы-то думали, что война идет на чужой территории! Что жестокость басилея – залог нашей безопасности! И вот отрезвление – сын Зевса продолжает войну, но война пришла к нам… Чего ждать завтра? Басилей, конечно, отомстит. Но как же не хочется, чтобы он мстил за меня! Сколько дней продлится этот ужас? Сколько лет?!»
Чужая война из предмета гордости превратилась в копье, занесенное для удара. Чужое копье, чужой удар; моя грудь и наша беда. Еще недавно тиринфяне хвалились неприкосновенностью перед фиванцами и трахинянами. Пыжились, намекали на избранность. Теперь же, представляя злорадство вчерашних завистников, Тиринф сознавал всю низость своего падения.
Если Персей нас защищал – почему не защитил?
Если не защитил – почему не сдается?!
Тиринф кланялся Персею. Тиринф боялся Персея. Но Тиринф вздохнул бы с облегчением, умри Персей – от гнева бога, от старости, от случайной болезни.
Возвращаясь из палестры, мальчик шел через онемевший, испуганный город. Кто знал Амфитриона в лицо – спешил отвернуться. Тень деда лежала на внуке. Однажды Амфитрион спросил деда, правда ли, что тот превратил в камень чудовище, желавшее сожрать бабушку Андромеду. Аэды пели, что Персей воспользовался головой убитой Медузы. Мальчик страстно хотел услышать это из первых уст – ему казалось, так он сам прикоснется к подвигу.
И он услышал.
– Ерунда, – мрачно сказал дедушка. – Бабьи сплетни. Какая голова? Я зарезал его, как мясник режет свинью. Взлетел повыше, дождался, пока глупое животное заинтересуется моей тенью на волнах, свалился ему на загривок… Дальше все было просто. Много крови, и конец. Придумают тоже: Медуза, голова! Наверное, от всей моей жизни со временем больше ничего не останется. Медуза, куча камней, и никакого Персея…
Тень, думал Амфитрион, бредя улочками Тиринфа. Тень дедушки. Она чернеет на мне, как на воде, и чудовище уже заинтересовалось.
3
– …из Афин. Гостеприимство приятно Зевсу, он вознаградит тебя.
«Врет! – Амфитриона обдало жаром. – Рабыня сказала, он из Фокиды. Хотя… Может, рабыня недослышала?»
Мальчик выглянул из-за колонны. В мегарон он пробрался ползком, как настоящий лазутчик. И место для засады выбрал – лучше не придумаешь. Четверка колонн, поддерживающих кровлю, окружала едва теплящийся очаг в центре зала, как бойцы – раненого вождя. Дым змейкой уползал в потолочное отверстие. Никто сюда не подойдет, не прогонит. Риск? – да, но очень уж хотелось знать: что за гость явился во дворец? Довольствоваться сплетнями дворни Амфитрион счел для себя зазорным. Собрание началось, он застал финал речи гостя. Дедушка Персей слушал пришельца, сидя на троносе
[40]
. Вопреки обыкновению, басилей сегодня облачился в царские одежды. Длинный, ниже колен, хитон из млечно-белого льна; на бритой, блестящей от пота голове – золотой обруч. Рядом сидела бабушка Андромеда. Это она заставила мужа переодеться, чего не удалось бы, пожалуй, и Арею Гневному, богу войны. Чужаки недоумевали: женщина садится первой, не дождавшись мужа? И тронос у нее не ниже, чем у супруга… Подобные разговоры велись шепотом, быстро сходя на нет. Амфитрион вообще не понимал, чему люди удивляются. Достаточно разок увидеть бабушку Андромеду в ее любимом пеплосе, расшитом цветами; да хоть в рубище! – достаточно взглянуть ей в глаза…
