Ситуативный самообман
Тип самообмана, который мы до сих пор рассматривали, вызывается индивидуальным конфликтом и тревогой. Его содержание определяется природой этой тревоги. Но существует и другой тип самообмана, который вызывается внешней угрозой или насилием: раскаяние в результате «китайского промывания мозгов» (во время так называемой «культурной революции». — Примеч. ред.) или «политических процессов» в Советском Союзе; «восстановление» смутных травматических воспоминаний при терапевтической интервенции, «воспоминания» (самооговор) при лишении свободы о преступлениях, которые никогда не совершались; принятие своих недостатков запуганной женой, которые ей не совсем понятны. Все это не просто случаи подчинения (решение людей сделать то, что от них требуется) или принятия новых убеждений; повторяю, это — результаты новой формы мышления, или же другого образа мыслей. Они заслуживают внимания не только из-за интереса, который они сами по себе привлекают, а главным образом потому, что они проливают новый свет на психодинамические процессы, в особенности на процессы защиты.
Во всех этих случаях нормальная установка суждения задерживается или просто становится непригодной; причем в некоторых случаях это даже происходит сознательно, по крайней мере, в существенной для человека области. Иногда крайне необходимо отсроченное критическое отношение или «логическое мышление». Например, в широко освещенном в прессе случае о сомнительном сексуальном насилии, совершенном над детьми, одному из обвиняемых под сильным давлением, заставлявшим его вспомнить и исповедаться, рекомендовали «даже не пытаться ни о чем думать» (Wright, 1994)
[10].
Наверное, чаще всего нормальная установка суждения просто не работает из-за запрета, вызванного угрозой насилия.
В любом случае кажется, что разные формы принудительного «контроля над мыслями» или «промывания мозгов» действуют не просто и прямо, а опосредованы процессом, в котором утрачен нормальный интерес к реальности. Оказывается, существующие убеждения нельзя просто «вычеркнуть» из сознания и принудительно ввести туда новые. Но можно лишить человека способности к активным суждениям или добиться на них запрета. В более мягкой форме это можно выразить следующим образом: то, что человек знает, он знает, и у него нет возможности это не знать. Но знания ответов недостаточно, если можно запретить человеку задавать себе вопросы.
Становится очевидным, что подверженный насилию человек никогда не будет уверен в том, что он сделал, а что не сделал. Но его можно подвести к той точке, когда он уже не сможет продолжать не верить. Точнее говоря, так же как порожденная влечениями динамика (internally driven dynamics) может побудить отказаться от обычного суждения в пользу альтернативного представления о реальности, принуждение может вызвать похожий отказ от нормального интереса к реальности и обычной установки доверия и недоверия. Покорная и запуганная жена даже не рискнет взглянуть на своего разгневанного мужа. Она не столько понимает, что он говорит, сколько понимает, что он делает. С ее точки зрения, лишь посмотреть на него и оценить, что он говорит, — это уже дерзкое неповиновение. Снять тревогу в таких случаях можно только посредством пассивного принятия и «согласия». Таким образом, получается, что объект насилия присоединяется к насилию. Запуганная жена напоминает себе о имеющихся у нее недостатках; быть может, даже о тех недостатках, которые, по существу, непонятны ей самой.
Почти точно так же обвиняемый в сексуальном насилии, о котором мы только что упоминали, в итоге соглашается с тем, что помнит совершенные им действия, которые он отрицал сначала. Но присутствовавший на признательном показании следователь отметил, что его признание было полно разных «наверное» и «должно быть». В конце признания обвиняемый мужчина сказал: «Послушай, парень, получается так, будто бы я это сделал, но я этого не делал». Другая обвиняемая в этом насилии также «восстановила» в памяти воспоминания действий, которые она сначала не могла вспомнить. Она также отметила, что эти ее «воспоминания» отличаются от «нормальных воспоминаний».
Переживания этих людей очень похожи на опыт людей, описанный Робертом Лифтоном (Robert J. Lifton, 1963) во время «китайского промывания мозгов»:
Один такой человек говорит: «Ты начинаешь во все это верить, но это особый вид уверенности».
В этой связи Лифтон говорит о «подчинении личной автономии» (т. е. свободы). Он отмечает особую манеру речи людей, подверженных воздействию этой «реформы»: например, «разговор на языке клише», «дословное повторение ключевых фраз» (р. 117) и т. п. Очевидно, что такая манера не похожа на нормальный разговор и не служит цели доведения до слушателя истинных чувств и убеждений говорящего. Лифтон как раз отметил реакцию, избавляющую от тревоги, возникающую в состоянии принуждения.
Видимо, действительно защитные механизмы включаются тревогой, порожденной изнутри. В данных случаях принуждения мы можем распознать те же самые психологические процессы, которые мы наблюдали при характерной психопатологии, известной в психиатрии. Таким образом, оказывается, что пассивное, некритичное, предвосхищающее тревогу состояние сознания, присущее более или менее стабильной форме истерического характера, идентично состоянию сознания, возникающему в случаях «восстановленной памяти». В любом контексте оно включает в себя готовность уступить авторитетному мнению, принять идеи авторитета и, наконец, «поверить» в них, или, скорее, думать, что в них веришь. Каждое из этих состояний можно назвать «подчинением автономии».
В некоторых вынужденных признаниях просматриваются другие защитные механизмы, известные в психопатологии. Нам известны усилия ригидных, страдающих навязчивостью людей не только делать, но и думать и даже чувствовать, что они «должны», а также их мышление в рамках самообмана, что именно так, по их представлениям, они обязаны думать и чувствовать. Вместе с тем такое состояние является другой формой «подчинения автономии». Его можно было бы сравнить с подчинением солдата, независимое мнение которого не принимается в расчет вследствие точного подчинения Уставу. Соответственно, такие люди часто приходят к выводам, которые логически можно понять, но они совершенно нереальны, вплоть до полного абсурда; их речь полна искусственных «должно быть», «могло быть» и «наверное» (маленькие красные пятна на лице «могут быть» кровью; «можно» заразиться, взявшись за дверную ручку, и т. п.). Мысли, которые раскрывают их «возможно», «наверное» и т. п., — это не подлинные суждения о реальности. В них нет подлинной уверенности, но от них нельзя избавиться, не вызвав при этом сильной тревоги.
Описанные мной процессы, с присущим им частичным или временным отказом от подлинного суждения о реальности, действуют и для того, чтобы породить уверенность («уверенность в завтрашнем дне»), которая стала общим результатом так называемого советского показного стиля политического руководства. Думаю, что эти процессы не только аналогичны тем, которые действуют в условиях принуждения, а полностью им идентичны. От тревоги или ужаса ситуации можно избавиться, лишь перестав интересоваться реальностью и даже сознательно приняв правила, выработанные «логикой» обвинителя — логикой, в которой обычно содержится множество всевозможных «должно быть».
