Создавая такую картину, ригидная личность опирается на правила, на «следовало бы», тогда как любой другой человек ориентируется по ситуации; в ресторане ригидная личность спрашивает себя, что следует есть, тогда как обычный человек выбирает из тех блюд, которые указаны в меню; ригидная личность не упускает ни малейшей возможности применить правила там, где другой человек может свободно выбирать и даже не обратить на это никакого внимания; ригидная личность считает, что нужно все доводить до конца, в то время как любой другой человек считает бессмысленным прилагать дальнейшие усилия.
Интересно отметить, что ригидность взрослой психопатологии не отличается от детской в отсутствие ясного объективного представления о внешней фигуре или ситуации. Существенная разница заключается в том, что у взрослого ограничена психологическая динамика, а у ребенка ограничены когнитивные возможности. Но, в отличие от ригидности ребенка, патологической ригидности взрослого внутренне присущи скованность и напряжение, так как она является внутренне амбивалентной. У ребенка ригидная опора на авторитетные правила в основном заключается в преследовании своих спонтанных интересов, а ригидному взрослому эта опора требуется для предвосхищения тревоги, что намного важнее его спонтанных интересов. Отсюда следует озабоченность ригидной личности своим самоконтролем и «силой воли». В таком случае эта озабоченность самоконтролем сама по себе становится очень ценной. Подобным образом развиваются разные виды общих типов динамики.
Такие люди гордятся своей силой в особом смысле умения преодолеть себя, а также свои склонности и желания, стыдясь и презирая все, что им кажется проявлением слабости, уступками себе, невозможностью преодолеть те самые склонности и желания. Сила или слабость воли становится мерой их самооценки — иногда ключевой. Воля человека, в отличие от его склонностей, в той или иной мере считается подлинным и определяющим фактором его действий («Нечто детское у меня внутри хочет выпить, но я — не хочу» и тому подобное). Чувства и желания, не соответствующие воле, считаются явным искажением или, в случае крайней ригидности, — выражением некого чужого влияния.
Человек, который может уважать и даже признавать в себе только того, кем, по его мнению, он «должен быть» в соответствии с правилами и моделями, которым он никогда полностью не соответствует, в лучшем случае может иметь завышенную самооценку и смутное ощущение, что он является хозяином самому себе. Скорее всего, он будет испытывать постоянные колебания самооценки и ощущения, что он владеет собой. Такие люди часто проявляют защитную заносчивость и даже высокомерие, но именно этим они предвосхищают ощущение покорности, унижения и стыда. Такие люди могут хорошо осознавать свое состояние, пытаясь избавиться от чувства своего несоответствия, напоминая себе, что они лучше других. В конечном счете, они таким образом себя осознают, постоянно за собой наблюдают, оценивая и сопоставляя себя с другими.
Симптомы и черты, которые мы только что описали, являются в той или иной форме или мере характерными для всех разновидностей ригидного характера. Это напряженный стиль. По существу, рассматривая дискомфорт, внутренне присущий этой динамике, можно было бы легко засомневаться в том, перевешивают ли субъективные издержки, связанные с организацией такого характера, выгоду, получаемую от его защиты. В сущности, это сомнение может появиться в отношении любой психопатологии в самых разных ее проявлениях. Но разные повороты и ответвления психологического развития нельзя запланировать и рассчитать в надежде на конкретный конечный результат. Это рефлекторные реакции на ситуацию здесь-и-теперь и на ощущения от нее, и каждый такой поворот в развитии может быть лишь стартом из какого-то предыдущего состояния равновесия.
Дальше мы рассмотрим две основные формы ригидного характера: навязчиво-одержимую и паранойяльную. Несмотря на различие соответствующих им симптомов, связь между состоянием навязчивой одержимости и паранойяльным состоянием оказывается даже более тесной, чем обсуждаемая ранее связь между истерическим и психопатическим характером. Здесь есть не только ясно выраженная связь между соответствующими им симптомами и чертами; относительно менее ригидное и более стабильное состояние навязчивой одержимости может послужить основой для развития более серьезного и менее стабильного паранойяльного состояния. Это говорит о том, что эти два состояния могут представлять собой не только защитную адаптацию двух тесно связанных, но противоположных доволевых психодинамических типов, как это происходит в случае истерической и психопатической личности, а отдельный тип ригидности, который в некоторых случаях может принимать крайние и менее стабильные формы. Во всяком случае, мы еще не можем совершенно точно определить среди многих других особую разновидность навязчиво-одержимого характера, склонного к развитию паранойи.
Ригидность навязчивой одержимости
Как уже известно, в основном ригидный характер соответствует той или иной форме навязчиво-одержимого характера. Навязчивая одержимость представляет собой не только преобладающую и легче всего узнаваемую разновидность ригидного характера; в определенном смысле она является наиболее фундаментальным типом ригидности. Это значит, что сущность динамики ригидного характера легче всего наблюдать в состоянии навязчивой одержимости, а другие симптомы или черты, которые иногда проявляются у ригидной личности, например, садизм и мазохизм, несложно вывести из этой динамики (Shapiro, 1981). Паранойяльные состояния также можно рассматривать как некое видоизменение навязчиво-одержимого характера.
Чрезвычайно заметны хорошо известные симптомы одержимости и навязчивости, такие как прекращение или защитное избегание действия и ощущения личной мотивации. Так, например, в навязчивом ритуальном мытье рук явно просматривается поведение, «накатанное» в соответствии с внутренней программой и никак не связанное с внешней реальностью. Несколько меньше оно заметно в более общих чертах одержимости стремления к совершенству, — эту черту вряд ли можно полностью устранить из детской доволевой ригидности. Настойчивое стремление к тому, чтобы все «было правильно», без различения объективно важного и объективно тривиального, сочетается с нормальными автономными суждениями. Субъективное ощущение действия заменяется смутным ощущением вынужденных действий по правилам (rule-driven).
Во многом то же самое относится к более или менее продолжительному преследованию цели людей, страдающих навязчивой одержимостью. Одержимая целенаправленность очень заметно отличается от обычной целенаправленности. В ней выражается не только индивидуальная цель в обычном смысле, желание что-то сделать или вызвать какие-то изменения в окружающем мире. Побуждение к навязчиво-одержимому целеполаганию порождает не связь человека с внешним миром, а его связь с самим собой. Такая целенаправленность действительно часто обладает какой-то ценностью, но, тем не менее, она может в основном побуждать к деятельности ради самой деятельности или, точнее говоря, заставляет делать что-то только для того, чтобы это «что-то» было сделано.
Крайний случай усилий, направленных на удовлетворение внутренних побудительных директив, — это навязчивые ритуальные действия, которые могут быть вообще безрезультатными или давать результат, не имеющий никакой объективной ценности. Но различие между навязчивым ритуалом и обычной навязчивой целенаправленностью не столь резкое, как могло бы показаться; во многом такая целенаправленная деятельность — каждый вечер носить домой портфель с деловыми бумагами — есть не что иное, как ритуальное, хотя и рационализированное действие.
