К горлу Лин подкатывала тошнота. Джордано предпочел не рассказывать ей об этих мерзостях. Даже в наручниках, в жалком состоянии, ему удалось обвести ее вокруг пальца.
– И… каков вердикт?
– Нас было трое, психиатров, привлеченных для экспертизы. Нам поручили определить психологическое состояние Джордано, который начиная с того дня, когда его арестовали, делал все, чтобы заставить суд поверить, что он пребывает в тяжелейшем психическом упадке, что развод и работа в полиции его доконали, что и он тоже всего лишь жертва. Действительно, в то время он принимал антидепрессанты – это доказали токсикологические анализы. И все же, действительно ли он был подавлен? Оба моих коллеги полагали, что да. Я же был не согласен с их мнением. Однако большинство всегда право…
Бартоломеус все еще ощущал горечь своего поражения. Это читалось в его выражениях, во взгляде.
– …Вдобавок, несмотря на то что пришлось вынести жертве, на состояние ее тела, на полученные в подтверждение фотографии, она покрывала его и утверждала, что удары, сигаретные ожоги и резаные раны были нанесены ей другими клиентами. Девчонка была слабенькая, безвольная, запуганная. Даже когда Джордано оказался за решеткой, она его боялась. Кроме преступления, констатированного сыщиками из Шамбери, никаких свидетельских показаний не существовало, коллеги Джордано характеризовали его как образцового полицейского. Учитывая все эти обстоятельства, ему дали три года, с запретом приближаться к бывшей жене и дочери еще год после освобождения – за это время он должен был доказать свое хорошее поведение: постоянная работа, отсутствие проблем с правосудием.
– Вы говорите, что, по-вашему, он не был в депрессии. Тогда что… что это такое?
– Все есть в деле.
– Я хочу услышать из ваших уст.
На мгновение Бартоломеус застыл, вперив глаза в пустоту, затем вновь взглянул на собеседницу:
– На мой взгляд, Джордано проявлял черты психопатии и извращения в медицинском смысле этого слова: желание обладать, испытывать безграничное наслаждение и использовать другого человека по своему разумению. Овеществление жертвы, отсутствие эмпатии, психологическое воздействие, жестокость, желание причинить боль – и все это без эмоций, холодно и под абсолютным контролем. Внешность интересующих его девушек всегда была совершенно идентична, те, что не укладывались в эти рамки, его не интересовали, их для него не существовало…
При мысли, что она столкнулась с таким хищником, по спине Лин пробежала дрожь.
– …Помимо антидепрессантов, в его организме были обнаружены следы кокаина. Этот наркотик – стимулятор и не входит в опасное взаимодействие с медикаментами, которые он принимал. Возможно, одним он пытался нейтрализовать эффект от другого, сохраняя при этом, как бы это сказать, всю свою силу, все свое мощное сексуальное желание. Основываясь на том, что изложено в моем отчете, я полагаю, что он наверняка лечился в психиатрической больнице. Для таких людей, как он, тюрьма ничего не решает.
– Вы… думаете, что, едва освободившись, он мог снова начать?
Бартоломеус не ответил, что само по себе являлось ответом. Лин была потрясена: Джордано солгал. Конечно, он избил бандершу, но не в ходе операции, о которой рассказывал. И он ни словом не обмолвился о суде, тюремном заключении, муках…
Неужели перед ней в наручниках находился настоящий извращенец? Мерзавец, который, несмотря на состояние, в котором он пребывал, и свое драматичное положение, продолжал играть, контролировать, манипулировать? Настоящий психопат, лишенный способности сопереживать?
– И еще одно, доктор. Вы слышали про «Черный донжон»?
Бартоломеус кивнул:
– Я не сказал вам. Это клуб, Джордано был его завсегдатаем. Следствие выявило, что, удерживая в своей власти ту проститутку, он одновременно, в течение нескольких месяцев, имел садомазохистские отношения с одной из сотрудниц «Черного донжона» по кличке Mistik. Ее настоящее имя Шарлотта Анри. Больше двадцати лет назад она была актрисой…
У него зазвонил телефон. Медленным движением он перевел его в беззвучный режим.
– …Если вы поищете в интернете, то поймете, в чем заключалось ее искусство. Вы… лучше почувствуете атмосферу, царившую на том процессе. Ее вызвали в суд, чтобы доказать, до чего Джордано способен дойти в своих сексуальных опытах. Но она его не сдала – наоборот. Она явно была на его стороне.
Похоже, Жюлиан до этого не докопался. Он, разумеется, обнаружил в бумагах Джордано след «Черного донжона», но видел ли он где-нибудь имя Mistik? Возможно, его расследование зашло в тупик.
– И… последнее, доктор. Девушки какой внешности его интересовали?
Он задумался и поднял взгляд к потолку, прежде чем перевести его на Лин.
– Если я ничего не путаю, хорошенькие, худенькие блондинки с голубыми глазами.
Лин испытала такой шок, что не могла сформулировать ни одной мысли, в голове у нее все спуталось. У нее больше не было сил углубляться в эту историю, испытывать это напряжение, этот стресс, недостаток сна. Она взглянула на оружие, направленное ею на психиатра, – ею, Лин Морган, – и у нее возникло ощущение, что эта рука, эти пальцы, сжимающие рукоятку пистолета, принадлежат не ей. Она вскочила, едва снова не рухнув в кресло, и отступила назад.
– Вы… вы меня больше никогда не увидите… Если… – Она прикрыла глаза. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы подобрать слова. – Если я узнаю, что вы позвонили в полицию… Я вернусь. Я… забудьте обо мне.
Пятясь к двери, Лин держала психиатра на мушке, потом спрятала оружие под куртку и вышла, даже не взглянув на секретаршу. Она не побежала, но очень быстро пошла по улице, через двести метров свернула, села в машину и рванула на четвертой скорости. Сердце у нее бешено колотилось, как будто она мчалась уже из последних сил.
Они с Жюлианом удерживали в заточении человека, который отсидел в тюрьме за пытки и изнасилование, помимо прочих, молодой восемнадцатилетней женщины. Человека, имевшего садомазохистские связи, неравнодушного к голубоглазым блондинкам, как их Сара. Она вдруг вспомнила про Роксану с перекрашенными в черный цвет волосами. В черный – ухищрение матери, чтобы отвести от дочери влечение отца, которому было дозволено видеться с Роксаной. Защитить свое чадо от отца, Грегори Джордано, который в глубине души оставался тем, кем был всегда, – хищником.
Лин подумала про шапку, Сарину шапку, которую Джордано натянул на голову своей дочери. Ей вдруг вспомнились слова девочки: «Отцу очень нравится, когда я ее ношу». И она представила свою собственную дочь, свою взрослую девочку, свое дитятко, с ее длинными светлыми волосами, волнами спадающими на плечи. В той самой шапке. Как она, раскинув руки, конечно же в слезах, валялась в снегу перед Джордано, стоящим над ней с мерзкой искоркой в глазах и сигаретой в зубах. Перед тем самым Джордано, который высмотрел ее в веркорском захолустье.
А что, если хищник Джордано вернулся в места своих преступлений вместе с собственной дочерью, чтобы вновь пережить извращенные удовольствия? А что, если, глядя на Роксану в этой шапке, он видел Сару?
