Сержант поспешил усесться и замер, не сводя с меня глаз. Я отвечал ему тем же. Виктор тяжело вздохнул.
– Духи-заступники! Шон, ты можешь вести себя нормально?
Брэмли вздрогнул и, сняв кепку, попытался пригладить волосы пятерней.
– Простите, сэр.
– Шон! – прикрикнул Эйзенхарт, и на этот раз вздрогнули мы оба. – Еще одно «сэр», и я тебя побью, обещаю. Что с тобой?
Должно быть, дело было в моем присутствии. Брэмли и раньше замирал при виде меня, превращаясь в загипнотизированного удавом кролика. Я дернул уголком рта. Без очков аналогия становилась еще забавнее.
– Мне уйти? – спросил я у Эйзенхарта.
Тот покачал головой.
– Доктор составляет мне компанию, – объяснил он сержанту. – Если я еще раз приду к тебе на свидание в одиночку, даже у Красного Гарри появятся не те мыслишки. К тому же на дока напали из-за этих проклятых бумаг сегодня, так что лучше будет его ввести маленько в курс дела. Какие новости?
– Пусто. Никто не знает, на кого Хевель работал в последнее время. Поговаривают, что он вообще не брал работу. Некоторые считают, он ушел на покой.
– Что насчет заказов?
– Ничего похожего на то, что мы ищем. Коффер… П-простите, сейф, – он смущенно покосился на меня, – в ювелирной лавке Найруса. Два частных дома наверху, – Шон ткнул пальцем в потолок, показывая, что имеет в виду верх Лестниц. – В одном была наводка, что владелец обналичил банковские счета, в другом хозяева уехали на материк. И одна нотариальная контора.
– А там что? – удивился Эйзенхарт.
– Завещание подменить.
Эйзенхарт цокнул языком.
– Ладно, не наш отдел. Что насчет левых?
– Ничего. В Гетценбурге сейчас нет активного подполья, о связях Хевеля с ними тоже никто не знает.
– Негусто, – резюмировал детектив. – Ладно, можешь идти. Погоди, – Эйзенхарт достал из кармана купюры и отсчитал сотню. – Передай козлу, что на нас смотрит, что я заплачу за сведения. И не обязательно деньгами.
По мере того как Брэмли отдалялся от нас, его движения становились все менее скованными, и вот он уже смешался с группой очередных «рабочих», на весь зал вопивших, что такой денек недурно было бы отпраздновать где-нибудь еще.
– Вы не боитесь, что его раскусят? – понизив голос, спросил я.
Виктор рассмеялся.
– Для этого хоть одному пришлось бы его вспомнить. Вы недооцениваете форму, доктор. Все смотрят на шлем, никто – на лицо под ним. Знали бы вы, сколько людей угрожало мне, пока я работал в патруле. И сколько из них были со мной знакомы и даже приходили к нам в дом. Никто его не узнает, док. К тому же здесь он на своем месте.
– Что вы имеете в виду?
Эйзенхарт замер, раздумывая, отвечать мне или нет.
– Я сейчас открою вам один секрет, постарайтесь воспринять его нормально, – посоветовал он мне. – И дайте ему это как-то понять, что ли… А то бедняга только освоился в управлении и перестал вздрагивать при виде каждого полицейского, как приехали вы, и все началось сначала. Вы когда-нибудь слышали о «потерянных мальчишках»?
– Конечно, – подтвердил я.
Кто о них не слышал?
В стране, где каждый десятый ребенок был полным сиротой, а приютов имелось целых два на всю империю, детской преступностью никого было не удивить. Фабрики в любое иное время с радостью забрали бы себе дешевую рабочую силу, но из-за войны слишком многие оказались в отчаянном положении и пошли наниматься на производство. Во многих городах стали неохотно брать на работу детей. Оставались работные дома, но любой знал, что попавших туда ждет участь хуже смерти. Для многих мальчиков, оказавшихся на улице, единственной возможностью выжить была воровская школа, где за долю от дохода слишком старые для воровской жизни «коты»
[15] учили их искусству облегчать чужие кошельки и выдавливать оконное стекло за пять секунд. Для девочек ситуация была того хуже: желающие браться за их обучение находились крайне редко. Уличная жизнь, даже в Гетценбурге, хотя в это было трудно поверить, посмотрев в окно, никогда не была добра к слабым.
Но даже на этом фоне «потерянные мальчишки», прозванные так в честь новомодной детской книги, сумели выделиться. Они вышли на совершенно новый уровень. Самые известные банды всегда концентрировались в столице: в огромном пятимиллионном мегаполисе для всех находилось место, и всегда кто-то был при деньгах. Два года назад из банд осталась всего одна. «Мальчишки» захватили южный край Королевского острова, вынудив конкурентов уйти или присягнуть им. «Сорок воришек», «Уродские цилиндры», «Актеры Вест-холла» – шайки, прославившиеся на всю страну и державшиеся на плаву не один год, перестали существовать.
И всего этого «мальчишки» достигли сами. Обычно подобными бандами управляли взрослые преступники, но во главе «мальчишек» стоял подросток по прозвищу Генерал. Описываемый в газетных статьях как «лет четырнадцати на вид, хрупкого телосложения и с золотистым ореолом волос», он правил сотней таких же, как он, оборванцев, снискавших себе всемирную славу неоправданной жестокостью. Они не чурались ничего, если на этом можно было заработать, и…
И я понял, к чему клонил Эйзенхарт.
– Только не говорите мне, что вы взяли к себе на работу одного из «мальчишек»! Вы сумасшедший? Вы отправили убийцу…
– Шон в жизни никого не убивал, – перебил меня Эйзенхарт. – Он грабил дома. Знаете шутку про медведей и медвежатников? И, как говорят наши товарищи с материка, pourquoi pas?
[16] – он пожал плечами. – Вы случайно не читали мемуары последнего начальника национальной полиции Арнуаля? Он утверждал, что вора может поймать только вор. Я склонен ему верить. Учитывая, что сам месье начальник был не только успешным полицейским, но и талантливым преступником… К тому же у Брэма есть одно очень ценное качество: благодаря своему прошлому он может добыть информацию там, куда мне хода нет.
– Неужели? – саркастично заметил я. – Вы водите дружбу с держателями игорных домов и достаточно часто сидите в притонах Низа, чтобы знать подавальщиц по именам. Боюсь представить себе, куда вам, как вы выражаетесь, хода нет.
Эйзенхарт вздохнул и залпом осушил содержимое своего стакана.
– Вот потому вас Брэм и боится: вы слишком правильный. Шон – хороший, добрый парень, переживший непростую полосу в прошлом и теперь старающийся всеми силами стать полноценным членом общества. А вы, вместо того чтобы одобрить это великолепное стремление и закрыть глаза на некоторые недостатки его биографии… – он опять издал тяжелый вздох. – А ведь бедняга так старается! Видели бы вы его три года назад: даже пару слов на нормальном языке связать не мог, не говоря о манерах. А теперь – признайте, если бы я вам не рассказал, вы бы не догадались, что к чему.
