– Конрад отстранил нас от дела, – поведал он, с рассеянным видом принимая чашку. – Сказал, чтоб, если мы хотим заниматься этим расследованием, занимались им сами.
Ладно, возможно, Конрад сказал не совсем так, но сути это не меняло. Умница Брэм сразу понял, что скрывается за словами, и поинтересовался:
– И что мы будем делать, сэр?
Виктор поморщился.
– Прекращай ты уже с этим «сэр»! – попросил он. – Мы будем работать. Искать убийцу так, как это делают в седьмом отделе.
Упрямством и по́том, обивая пороги и перелопачивая горы оказывающейся ненужной информации. Взбодрившись, Виктор встал и потянулся за шляпой. В конце концов, не впервой.
– Для начала заглянем в морг. Пройдемся еще раз по последнему дню Хевеля. Проверим, не связывался ли он с кем-то в тот день: я возьму на себя телефонисток, ты пройдешься по почтамтам.
– Почему не наоборот? – приуныл сержант.
– Потому что ты вызываешь у почтовых работниц материнский инстинкт и непреодолимое желание закормить плюшками. К тому же, – ухмыльнулся Виктор, – телефонистки моложе и симпатичнее.
– А потом?
– А потом мы проделаем это еще раз. И еще раз. И еще, пока что-нибудь не обнаружим.
Глава 8
Доктор
Следующие дни прошли настолько спокойно, что я решил, будто нападение останется единственным инцидентом, прервавшим размеренный темп моей жизни в Гетценбурге.
Проехав на пролетке путь от Лестниц до кампуса, я понял, что возвращаться в комнату не имеет смысла, и отправился сразу на факультет. Там, переодевшись в запасной костюм, я встретил рассвет и профессора Фитцерея, у которого по средам был присутственный день. Получив замечание по поводу неподобающего внешнего вида, я молча вернулся к бумажной работе.
Леди Эйзенхарт я отправил записку, в которой выразил сожаление по поводу того, что не смогу посетить ее на этой неделе. Обеспокоенная моей простудой, которую я назвал в качестве причины, она порывалась прислать ко мне своего домашнего врача, но успокоилась, когда я напомнил о своем образовании.
Разбитые очки заменили новые, присланные оптиком с Охотничьей улицы. Стекла цвета индиго скрыли не только мои глаза, но и побледневший синяк, позволив избежать назойливых вопросов не только со стороны коллег, но и от студентов. Трость должны были доставить к следующему месяцу. Жизнь возвращалась в свою колею. Университет посетили двое представителей четвертого отдела, по новой задававшие мне одни и те же вопросы. От Виктора же два дня не было никаких вестей. На третий он появился на пороге моего кабинета.
– Что вы можете рассказать о мистере Мортимере? – спросил он у меня вместо приветствия. В кабинет он заходить отказался, отговорившись срочными делами.
Поразмыслив, я понял, что не знаю о своем коллеге ничего.
– Его семья, кажется, из купцов.
Наши приятельские отношения строились в основном на обсуждении рабочих новостей, а также на дискуссиях о политической обстановке в мире. Если мой коллега и рассказывал что-то о себе, я пропустил это мимо ушей. Виктор снова был прав: окружающие люди не вызывали у меня большого интереса.
Эйзенхарт кивнул, словно такого ответа от меня и ожидал, и, не попрощавшись, убежал по своим делам.
А вскоре после его визита меня нашел Максим.
– Альтманн, – по его встревоженному тону я понял, что что-то произошло. – Выручите меня?
– Конечно, – подтвердил я. – Что случилось?
Помявшись, Мортимер все-таки ответил:
– Меня вызывают срочно в полицию. Ума не приложу, зачем я им понадобился, но приходил один из тех полицейских, что были у нас в лаборатории, и велел явиться на допрос через полчаса…
Следовало догадаться, что Эйзенхарту будет недостаточно полученных от меня сведений, и он решит сам побеседовать с Мортимером. Но вызывать его в управление? Это показалось мне странным: насколько я успел заметить, Эйзенхарт предпочитал беседовать со свидетелями на их территории. Или он перевел Мортимера в категорию подозреваемых?
– А у меня третий курс, практическое занятие по топографической анатомии, им не скажешь учебник почитать… Замените меня?
– Разумеется, – заверил я его. – Какая у них тема?
– Анатомия передней брюшной стенки. В главной аудитории в два. Спасибо вам, Роберт, – Максим быстро улыбнулся. – Знаю, вы не любите практические занятия, но сегодня больше некого попросить.
– Ничего страшного.
Когда за моим коллегой закрылась дверь, я позволил себе поморщиться. Преподавательская работа была не моей стезей, после месяцев в университете я был готов это признать. Я избегал общения со студентами, как только мог, меняясь, к примеру, обязанностями с Мортимером, который ненавидел посещать городской морг, зато испытывал к студиозусам искреннюю симпатию. Что же касалось практических занятий… Из-за нерва правой руки у меня, можно считать, что не было, скальпель приходилось держать в трех с половиной пальцах левой. Я был в состоянии выполнять свои обязанности: армия приучает работать в любых условиях. Но показательные выступления на публику больше не доставляли мне удовольствия. Мысленно пожелав всего доброго Эйзенхарту, я встал и потянулся за пиджаком: в анатомической аудитории было прохладно.
Мое настроение не улучшилось и после занятия. Три часа в компании студентов и кадавров (впрочем, против последних я ничего не имел) порядком утомили, и я надеялся отдохнуть у себя. Не тут-то было. Я пересек кампус и поднялся к себе на чердачный этаж. Замок на двери сработал не сразу, но я не обратил на это внимания: его и так нередко заедало. Однако то, что предстало моему взгляду за открытой дверью, не заметить было нельзя.
Здесь кто-то побывал.
Царившего в комнате полумрака хватало, чтобы разглядеть беспорядок. Ящики столов были вывернуты. Шкафы зияли пустыми полками, а их содержимое было разбросано по полу. Матрас оказался распорот. Унылый сельский пейзаж, доставшийся мне вместе с комнатой, лишили рамы. Кто-то даже не поленился и отодрал паркетную доску у окна, раздражавшую меня своим скрипом.
Пройдясь по комнате, я был вынужден признать, что поработали здесь тщательно. Все, что превышало размерами сложенный носовой платок, разобрали по частям. Вздохнув, я поднял опрокинутую вешалку и повесил на нее пальто. Вместо отдыха меня ожидала уборка. На секунду появилась мысль вызвать полицию, но от нее я решил отказаться. Замечания по поводу внешнего вида моя карьера могла пережить, но слухи, которые непременно расползлись бы по кампусу, если бы ко мне в комнату ворвался дежурный наряд, могли нанести непоправимый урон. А я еще дорожил возможностью не просить денег у родственников и иметь свою крышу над головой.
С каждой минутой мое замешательство росло. От теории о случайном ограблении пришлось отказаться: наиболее ценные вещи из тех, что я хранил в своем жилище, были на месте. Зато из моей комнаты исчезли все бумаги. Я мог понять, зачем кому-то понадобилась моя чековая книжка или, к примеру, договор об аренде банковской ячейки, но к чему ему были мои дневники и непроверенные студенческие эссе? Едва ли за них можно было выручить что-то на черном рынке, а их литературная, равно как и научная ценность вызывала сомнения.
