– Но здесь не топили по меньшей мере два дня, – леди Гринберг поежилась. – В доме напротив есть небольшое заведение, где варят отличный кофе, мы не могли бы пройти туда? По дороге заодно спросите у портье, кто еще сюда приходил, убедитесь, что я не вру. Ради всех духов, детектив! Я не собираюсь снова от вас убегать, но это не значит, что я хочу простудиться.
Я был склонен с ней согласиться. Даже мне, человеку, проводившему долгие часы в прохладе морга, было зябко. Что в таком случае говорить о леди, которой пришлось бросить жакет в кафе? Эйзенхарт сдался.
– Так и быть. Доктор, вы не могли бы присмотреть за леди, чтобы нам не пришлось опять гнаться за ней через полгорода? Я пока переговорю с портье.
Я осторожно встретился взглядом с леди Гринберг, но она, казалось, не возражала против меня в роли тюремщика. С невозмутимым видом взяв меня под локоть, леди поспешила вниз по лестнице, задержавшись только у выхода, чтобы Эйзенхарт догнал нас.
– Надеюсь, Симмонс рассказал, кто успел побывать в квартире до меня? – спросила она у Виктора, переходя площадь.
– Никто, леди. До вас в квартиру никто не заходил.
Она нахмурилась:
– Это невозможно.
– Это правда.
Леди Гринберг остановилась и повернулась к Эйзенхарту.
– А в дом? Кто-то мог сказать, что идет в другую квартиру, а потом спуститься к Ульриху.
– Ни сегодня, ни вчера в доме не было никаких посетителей, кроме обслуживающего персонала. Доставка продуктов, белья из прачечной, приходящая уборщица… Все они приезжают постоянно и находятся вне подозрений. Вы первая, кроме жильцов, кого портье впустил через парадный вход. Надеюсь, у вас есть очень хорошее объяснение.
Глава 5
Доктор
– Я не знаю, как объяснить разгром в квартире Ульриха, – призналась леди, открывая дверь с табличкой на одном из материковых наречий.
Помещение за ней пропиталось запахами пива и кухонного масла. Леди Гринберг, нисколько не смущенная обстановкой, кивнула хозяину и, показав три пальца, устроилась за ближайшим столом.
– Садитесь, – похлопала она по скамье рядом с собой, – сейчас нам принесут самый крепкий кофе в городе. Здесь удобно разговаривать: пан Блажей не поймет ни слова, что мы скажем. Мы с Ульрихом заходили сюда, чтобы обсудить дела.
– Вам было что скрывать?
Детектив Эйзенхарт выбрал место напротив леди и теперь сверлил ее полным подозрения взглядом.
– Всем нам есть что скрывать, детектив. Разве я не права? – она почему-то оглянулась на меня.
Ответить Эйзенхарт не успел: принесли кофе. Я сделал глоток и едва не закашлялся: малинового гайста в кружку добавили от души.
– Крепкий во всех смыслах.
– Именно так я всем говорю, – подмигнула мне леди.
– Мы можем наконец перейти от светской беседы к разъяснениям? – раздраженно потребовал Эйзенхарт. – Или нам все-таки придется поехать в управление?
Со вздохом леди отставила кружку.
– Я не знаю, кто был в квартире Ульриха и что он там искал, но знаю, что означали эти чеки. Ульрих не шантажировал меня. Я платила ему жалование, – нехотя призналась она.
– Жалование? За что?
– За то, что он изображал моего жениха.
Это было неожиданно.
– Простите? – удивленно переспросил Эйзенхарт.
– Наша помолвка с бароном Фрейбургом была фиктивной, – повторила леди. – Мне нужен был жених, и я предложила Ульриху исполнять эту роль за деньги.
Мы с Эйзенхартом переглянулись.
– Но, ради всех духов, зачем? Вы богатая, молодая, даже в определенной степени привлекательная особа…
– «Даже»… – пробормотала леди Эвелин. – А вы умеете делать комплименты, детектив.
– Вы легко нашли бы себе мужа, не прибегая к таким уловкам!
– Но я вовсе не искала мужа! – возразила она. – Лишь жениха, и то на время.
За столом повисло молчание.
– Возможно, вам стоит попробовать начать с начала, – предложил Эйзенхарт.
Леди Гринберг достала из сумочки портсигар.
– Моя зажигалка осталась в жакете. Не поможете?.. Благодарю. – Она вернула мне спички и попросила: – Раз вы так добры, доктор, не могли бы вы снять очки? Ужасно отвлекает, знаете ли, когда не видишь глаза собеседника.
Просьба застала меня врасплох. Каждый из духов, благословляя при рождении, оставляет нам не только склонность и дар, но и частицу себя. Кого-то это красит: перья, растущие на голове вместе с волосами, выглядят оригинально и придают определенную изюминку внешности; я также знал не одну танцовщицу, чьей карьере помог пушистый хвостик, доставшийся от Лайлы-Кошки. Другим везет меньше: мало кто хочет жить с оленьими рогами или, в моем случае, со змеиными глазами на человеческом лице. Никто не назовет это уродством – было бы оскорблением духов даже думать в таком ключе, – но, зная о неоднозначной реакции окружающих, я предпочитал скрывать глаза за синими стеклами.
– Не думаю, что это хорошая идея.
– Я же не прошу вас снять перчатки, – резонно заметила она.
Было это случайностью, или леди что-то заметила? Я решил уступить, но предупредил:
– Это не самое приятное зрелище.
– Уверена, вы преувеличиваете… Я же говорила: так гораздо лучше.
Она улыбнулась, и я не сумел удержаться от ответной улыбки. Я не мог сказать, каким именно образом, но манера, с которой держалась леди Эвелин, изменилась. Отстраненная вежливость сменилась искренностью, пусть не всегда любезной. Но это новое лицо леди Гринберг мне нравилось гораздо больше. Затянувшись сигаретой, она начала свой рассказ:
– Мы живем в крайне прогрессивной стране…
– Когда я сказал «с начала», леди, я не имел в виду сотворение мира, – перебил ее Эйзенхарт.
Леди Гринберг его замечание демонстративно проигнорировала.
– Вы все-таки хотите поговорить с мистером Норбертом? Нет? Почему-то так и думала. Как я уже сказала, империя идет на гребне прогресса: мы вторые в мире по объему промышленности, на тридцать лошадиных повозок в Гетценбурге уже приходится два автомобиля, а в столице и все пять, электричество проведено во все дома в крупных городах. Но в то же время женщины не могут голосовать, учиться в университете или иметь свой капитал. Если женщина замужем, все ее деньги принадлежат мужу; если нет, то откуда ей их взять?! Она не может заключать контракты на суммы, превышающие карманные расходы, не может пойти работать без разрешения отца, который будет получать за нее жалование, а в большинство завещаний вставлена клаузула
[5] о семейном положении, – она передернула плечами. – Право, какая дикость!
