Центурион глянул на префекта и сбивчиво кивнул, после чего снова обратил взгляд на военачальника.
– И как долго нам еще ждать получения нашей доли?
– Этого я сказать не могу.
Ответ вызвал приглушенный ропот со скамей центурионов. И тут на ноги встал Макрон (так неожиданно, что Катон даже не успел его удержать).
– Друзья мои! Дозвольте мне сказать… Благодарю. – Он повернулся к Бурру: – Как ты, господин военачальник, уже сказал, я в гвардии человек новый. Быть может, кто-нибудь, включая и тебя, может сказать: вот, мол, выскочка, говорит не по чину… Но я свой перевод в гвардию добыл, можно сказать, кровью. Я воевал в Германии, Британии, Парфии, Египте, Иудее, Сирии, на Крите и нынче вот в Испании. – Он похлопал по солидному количеству наградных фалер у себя на нагруднике. – Это вот все заработано в боях. Я не щадил жизни за Рим и за своих товарищей. То же самое можно сказать о большинстве здесь присутствующих. Верно, ребята?
Он оглядел собрание, где многие из ветеранов кивками и возгласами выразили ему свою поддержку.
– Ну вот. Так что у меня и здесь сидящих есть ощущение, что свою награду мы заслужили. Пока мы были в Испании, проливая кровь в борьбе с мятежниками, остальные преторианские когорты уютно жили-поживали в своих казармах. Самое большее, чем они рисковали, – это захлебнуться дешевым вином или подавиться рыбной костью. Поэтому вполне можно понять, что нам трудно мириться с тем, что они, ничего не делая, получили хороший приварок, в то время как нам – тем, кто в это время воевал на чужбине за Рим, – остается лишь покорно ждать, когда же нам наконец выплатят нашу долю. Если мы вообще ее получим.
– То, что тебе причитается, центурион Макрон, ты получишь сполна. Даю тебе в этом свое слово.
– Прошу простить, господин военачальник, но мне за мою достаточно долгую жизнь много кто давал слово, только они так и оставались словами.
Бурр грозно свел брови к переносице.
– Ты сомневаешься в моей порядочности, центурион?
– Вовсе нет, господин. Я говорю только о тех, кто подводил меня ранее. Тебя я для вынесения суждения знаю слишком мало.
– Тогда что, ты позволяешь себе усомниться в слове императорского двора?
– Осторожней, Макрон, – прошипел снизу Катон. – Заклинаю тебя богами.
Его товарищ после вдумчивой паузы продолжил:
– Сомневаюсь ли я в слове императора? Конечно же, нет. Нерон – император, и если он лично ручается в выдаче нам награды, то я ему поверю. Иное дело, если мне приходится полагаться на слово кого-нибудь из его советников, вроде Палласа. Тогда, прошу меня простить, я сильно сомневаюсь в их честности. Эти прохиндеи известны мне не понаслышке. Эти скользкие греки-вольноотпущенники все как один себе на уме и не побрезгуют даже монетами, уворованными с глаз своих почивших матерей. Поэтому, господин военачальник, не откажи нам в ответе: обещание выдать долю исходит напрямую от самого императора или все-таки нет?
Бурр, сцепив у себя за спиной ладони, выпрямился во весь свой рост.
– Император – особа очень занятая. На его плечах лежит вес всей империи, к тому же ему нынче приходится осваиваться с тяготами государственного правления. Тем не менее я уверен, что он обратит свое благосклонное внимание на этот вопрос, как только возникнет такая возможность. И вы получите то, что вам всем причитается, как и другие когорты, которые уже успели это сделать.
– То есть все-таки нет?
Кое-кто из офицеров не смог сдержать смех; другие, наоборот, взроптали, и в их голосах безошибочно слышалось негодование. Старший военачальник, побледнев лицом, вдруг разразился на весь зал криком:
– Тихо! Вы двое, а ну сесть, сейчас же!
Макрон и второй центурион опустились на скамьи, а остальные под суровым взглядом Бурра смолкли.
– Вы смеете усомниться в слове вашего старшего офицера? Смеете подвергать сомнению слово императорского двора? Да вы кто такие, Гадес вас забери? Мы – преторианская гвардия, самая мощная во всей империи! Наш священный долг подчиняться и оберегать императора с его семейством. Такова клятва верности, которую мы повторяем в начале каждого года и в начале каждого нового правления. Пытать меня каверзными вопросами вам не по чину, и не в нашем праве спрашивать тех, кто поставлен выше нас богами. Если мне сказано, что свою долю вы получите, то у меня есть полная уверенность, что так оно и произойдет. И у вас она должна быть. Всё, кончен разговор.
Выпятив подбородок, он вызывающе оглядел зал.
– Завтра здесь на принятии присяги будет сам император Нерон. Необходимо, чтобы каждый солдат выглядел безукоризненно. Доспехи должны сиять, как солнце. Горе тому, кто из-за своей неряшливости подведет гвардию! Месяц работ на половине жалованья. То же самое и офицерам. А если я еще хоть раз услышу жалобы насчет выплаты или какие-нибудь сомнения в моей честности, а уж тем более что-нибудь в адрес императорского двора, яйца того негодяя мне подадут в жареном виде на завтрак. Ну, а тот, кому достанет глупости и дерзости усомниться в чести императора, будет распят прилюдно на военном плацу. Вот за это я вам ручаюсь со всей твердостью, которую вы требуете от меня. Боги мне свидетели. Разойтись!
Тотчас заскрипели скамьи, зашелестели подошвы и зажужжали разговоры; офицерское собрание постепенно потекло к выходу из зала, в атриум штабного здания.
– Ну ты молодец, – сказал вполголоса товарищу Катон. – Так настроить против себя старшего по чину – это надо уметь…
– А я что? Я лишь сказал то, что все и так думают.
– Иногда бывают причины, по которым все о чем-то думают, но никто не произносит этого вслух. Во всяком случае, открыто и прилюдно.
Макрон покачал головой.
– Знаешь ли, Катон… Мы с тобой наконец получили столь желаемое для нас назначение. Лучше, чем в преторианскую гвардию, назначений не бывает. И мы заслужили это стократ. Особенно после того, через что прошли в Испании. Почему это мы должны сидеть несолоно хлебавши, в то время как эти бездельники в Риме набили себе мошну и пальцем не пошевелив?
– Ты же слышал: мы все получим.
– В самом деле? Ты действительно в это веришь? – Макрон вздохнул. – А вот я – нет. Пока не почувствую это серебро пальцами, на ощупь. И возьму на себя смелость сказать: то же самое чувствуют все или почти все в этом зале. Не говоря уже о тех, кто побывал в Испании. Помимо, само собой, тех ублюдков, что все то время отсиживались в Риме. Эти набили себе кошельки и живут ни в чем себе не отказывая. Пьют-едят в лучших тавернах, ублажают себя в лучших лупанариях Рима…
– Центурион Макрон? – послышалось за спиной.
Обернувшись, они увидели центуриона другой когорты. Уже не молод, жесткие курчавые волосы тронуты сединой. Лицо в шрамах, на правом глазу повязка. Кивнув в знак приветствия, он протянул Макрону руку для пожатия.
– Центурион Аппий. Хотел лишь поблагодарить тебя за твои слова. Именно их и должен был услышать этот спесивый выскочка Бурр.
