– Ах он, мерзавец, – глухо прорычал Макрон. – Да я его подлое сердце вырежу…
– Стой, – Катон твердо взял его за предплечье, – погоди. Дай минуту подумать.
– Да о чем тут думать, друг мой?
– Макрон, у нас есть выбор. Можно все же довести игру до конца, и тогда Нарцисс вернет мне Луция под видом, что его похищение – дело рук Палласа. Только вот я начинаю подумывать, на той ли мы стороне.
– После того как все разъяснилось? Конечно же, не на той, Цербер их разорви.
– Пусть даже так, но ведь есть еще и практические соображения. Кто в эти дни уцелеет и выйдет живым из воды, Нерон или Британник? Безусловно, ясно, что Паллас успел почуять неладное. Если он проявит проворство, то еще может сокрушить заговорщиков. Если же нет, то исход схватки не предопределен. Для нас с тобой вопрос лишь в том, какой стороне подыграть, чтобы выжить самим. Которой из них светит победа, а нам – шанс спасти Луция?
Макрон призадумался.
– Нарцисс, наверное, забеспокоится, узнав, что мы в курсе насчет сенатора Граника.
– Склонен с тобой согласиться, – Катон кивнул. – Что, собственно, не оставляет нам особого места для маневра.
– С моей диспозиции, пожалуй, что и нет.
– Ну так давай действовать, пока есть такая возможность.
Катон возвратился в соседнюю комнату и носком сапога ткнул Приска.
– Эй. Давай, поднимайся. Здесь оставаться нельзя, надо идти.
Соглядатай Домиции дернулся и, усаживаясь, болезненно сморщился.
– Идти? Куда?
– Скоро увидишь. Вставай, живее!
Глава 30
Солнце едва успело взойти над куполами самых крутоверхих храмов и базилик Рима; еще лишь немногие лавки и торговые ряды успели открыться для покупателей. Как обычно, самая шумная толчея среди торговцев шла у служебного входа в императорский дворец, где было не протолкнуться от возов с овощами-фруктами и мясными тушами для кухонь, а также телег, груженных кувшинами и амфорами с маслом и вином (все сосуды тщательно обернуты соломой, во избежание трещин от тряски по булыжным мостовым). Допуск провизии во внутренние дворы осуществлялся только с позволения главного распорядителя, который придирчиво изучал содержимое и давал свое «добро», которое само по себе тоже требовало мзды.
Массивные ворота были открыты, и на входе в ожидании распорядителей застыл строй преторианцев. Внезапно в гуще толпы возникло небольшое взвихрение, из которого спустя минуту выступили трое и стали приближаться к арке ворот. Тот из них, что ковылял по центру, был явно ранен: лицо посеревшее, туника в крови.
– Стой! – скомандовал ближайший часовой, выставляя им навстречу копье. – Кто такие, по какому делу?
Самый младший из этой троицы ответил:
– Нам надо срочно видеть Марка Антония Палласа. Пропусти.
– Да вы кто такие, приятель? – глумливо спросил преторианец.
– Перед тобой командир Второй преторианской когорты префект Катон! – проревел Макрон. – А я – его старший центурион! Ты как вообще стоишь перед начальством? А ну, встать как подобает!
Сила привычки и нещадной муштры вынудила часового застыть навытяжку с отставленным копьем; примеру последовало и несколько его товарищей. Однако другие оказались упорней, и один из них позвал опциона. Спустя полминуты перед строем вышел дюжий гвардеец и надменно уперся себе кулаками в бедра.
– Эт-то что такое? У нас тут что, императорский дворец или богадельня? Поч-чему я не извещен? Вы трое, а ну гуляйте отсюда!
Часовой указал на Макрона:
– Вот он представился центурионом гвардии. А другой, говорит, префект Катон. Хотят видеть имперского секретаря.
– А больше они ничего не хотят? – Опцион с заносчивым видом подошел к Катону, посмотрел и осекся: – О боги, и вправду префект. Прошу простить, господин… Но постойте, он же в розыске? Вроде как за убийство?
– Я невиновен, но в этом объяснюсь позднее и не тебе. А пока нам срочно нужно к Палласу. Проведи нас.
Хмуро постояв, опцион кивнул:
– Пропустить их.
Строй разомкнулся, пропуская троицу, после чего опцион дал команду закрыть ворота. Последовал взрыв негодования со стороны торговцев, но их протесты пресек опять же опцион:
– Еще хоть крик, хоть пук, и вы сюда больше ни ногой! – властно крикнул он, ткнув в их сторону пальцем. – Так что уймитесь и ждите распорядителя.
Как только ворота заперли и взяли на засов, он повернулся к Катону и указал на скамьи возле караульной:
– Ждите здесь. Придет дежурный центурион. Ну всё, мне пора.
– Да ты что! – вскинулся Катон. – Палласа мне нужно видеть сейчас же. Дело чрезвычайной важности.
– Господин префект, при всем уважении: на тебе лежит обвинение в убийстве, а сам ты объявлен в розыск. Так что не торопи события. А центурион, я уверен, разберется, что и как нужно сделать.
Катон игранул желваками. Невозможно было сказать, кто может быть причастен к заговору, а кто нет. Центурион мог тайком служить Нарциссу. Опцион тоже. Говорить напрямую можно было только с Палласом.
– Послушай. Если ты сейчас же не позовешь Палласа, может быть утеряно драгоценное время. А в результате полетят головы, и среди первых же будет твоя. Ты меня понял, опцион? Повторять я больше не буду. Шли за Палласом, да побыстрей.
Опцион думал недолго.
– Ладно, чего уж тут. – Он окликнул одного из часовых. – Сейчас идешь к имперскому секретарю и сообщаешь, что у меня здесь префект Катон.
Преторианец отсалютовал и пошел выполнять – но, по мнению опциона, недостаточно ретиво.
– Ногами, ногами шевели! – прикрикнул он подчиненному вслед.
Тот с шага перешел на бег, а опцион снова повернулся к Катону и уже служебным тоном произнес:
– Прошу всех сесть сюда, на скамью. Всем троим, и не вставать. Мечи и кинжалы будьте добры сдать.
Катон с Макроном, отдав оружие, опустили на скамью Приска и притулились по бокам от него. Вконец измученный соглядатай надсадно, с сипом дышал. Шейный пульс у него прощупывался слабо и был неровен. Катон легонько потрепал его по плечу:
– Не отключайся. Глаза держи открытыми.
Тот флегматично кивнул и мутным взором обвел двор.
– Где мы? Это что, дворец?
– Да.
Приск взволнованно пошевелился:
– Я думал, вы ведете меня врачевать рану…
– Ну а как же. Где врачи могут быть лучше, чем во дворце? Тебя осмотрят. Но сначала надо будет слегка перемолвиться с Палласом.
Глаза соглядатая сделались тревожными; он сделал попытку сесть, но тут же застонал от боли, стиснув зубы в попытке ее пересилить.
