Доктор ушёл, и я в очередной раз подумал, что, возможно, мне стоило остаться в поместье: там меня всегда могли накормить и обогреть. Правда, никому никогда до меня не было дела, кроме мамы, конечно же. И не будет.
Я спрятал ложку и нож обратно в котомку и положил её себе на колени. Гомон гостей в трактире постепенно становился всё менее отчётливым; теперь он скорее напоминал монотонный убаюкивающий рокот, поглощающий все другие звуки. Беспокойство внутри меня улеглось, и я ощутил приятное тепло и тяжесть. Мои веки сомкнулись, и я начал судорожно моргать. Скрестив руки на столе, я опустил на них голову и предался потоку тяжёлых воспоминаний.
* * *
Я не мог точно сказать, когда это началось, но уже много лет меня не покидало ощущение, будто я потерпел кораблекрушение и оказался на чужом берегу среди дурных, неподходящих людей. Мне было негде укрыться от игр в войну, в которых я всегда проигрывал; от боёв на лошадях, которые я ненавидел; от игр в утопленников, в которых я чудом оставался жив. Я никогда не смог бы добиться расположения ни сводных братьев, ни отчима. Я был меньше и темнее, чем они, и походил на своего валлийского папу больше, чем на маму.
Я просил отчима разрешить мне объезжать лошадей вместе с ним, но он говорил, что я слишком мал для такой работы и к тому же он уже давно собирался поручить это дело Хальвдану. Тогда я попросил разрешения ухаживать за любыми другими животными, но отчим не позволил мне даже этого. Он отправлял меня рвать камыш, или рубить деревья, или чинить заборы вместе со слугами, которые и подавно не нуждались в моей помощи.
И я сбежал. Сбежал из дома в предрассветный час, холодным майским утром 1252 года от Рождества Христова, захватив с собой холщовую котомку с письмом из Уэльса, ясеневой ложкой в коробочке и маленьким острым ножом. Я умыкнул два пенни из-под половицы, где отчим прятал деньги; верну когда-нибудь потом. В погребе взял большой кусок сыра, несколько полосок солонины и лепёшку. Я надеялся, что этих припасов хватит до Бергена, где я рассчитывал найти корабль, отплывающий в Уэльс, и начать новую жизнь.
Я знал, что маме было бы легче, если бы я сообщил ей о своих планах, а не исчез посреди ночи. Но я боялся, что она начнёт плакать и отговаривать меня. А ещё мне хотелось чувствовать себя важным — ходить в походы с принцами и занимать достойное место в мире настоящих мужчин. Я решил написать маме позже, когда найду родственников отца.
Я шёл пешком до рассвета, а потом незаметно залез в телегу к меднику, следовавшему на юг. Ближе к полудню повозка остановилась у трактира, и я, соскочив с неё, перебрался в фургон аптекаря.
В середине четвёртого дня, преодолев сотни лиг пешком и сменив девять телег и фургонов, я наконец въехал в порт Бергена в повозке, запряжённой пони. Последний отрезок пути я прятался под заячьими и лисьими шкурами. Голова трещала от недосыпа, ноги были стоптаны и покрылись мозолями, а спина болела от тряски по грязи и колдобинам.
Я соскочил с повозки и отправился в гавань. Но ни один капитан не хотел брать на судно такого маленького юнгу, не имеющего никакого опыта. Мои припасы быстро закончились, а деньги стащил карманник. Я мог бы сдаться и с позором вернуться в поместье, но меня останавливало то, что на обратном пути я мог просто умереть от голода.
* * *
Приближающиеся голоса и топот сапог заставили меня отвлечься от воспоминаний. Я поднял глаза и увидел, что скамьи рядом со мной и напротив заняли пьяные моряки.
— Это наш стол, парнишка, — сказал один из них. — Если хочешь спать, поищи себе кровать.
— Но я пришёл первый! — возразил я.
Взрыв смеха. Толчок — и вот я на полу, устланном камышами.
Я подобрал котомку, закинул её на плечо и поднялся.
Толпа в трактире становилась всё более пьяной и неспокойной. Некоторые моряки по-прежнему танцевали, но даже не пытались двигаться в ритме музыки; они раскачивались, спотыкались и кружились. Я юркнул в сторону, чтобы не попасться на глаза жестокому головорезу, но тут же врезался в другого, ненароком выплеснув эль из его кружки. Моряк замахнулся и крепко выругался, а я поспешил раствориться в толпе.
Почему доктор не возвращался? Он ведь сказал «тотчас же». Сколько времени прошло с тех пор?
Я пошёл к лестнице, где в последний раз видел доктора. Пробираясь между моряками, я внимательно смотрел по сторонам и следил за тем, чтобы меня не толкнули и не затоптали. Почти дойдя до лестницы, я заметил знакомое лицо.
Хаук.
Он вернулся.
И другой — худой с фонарём — тоже.
Я вспомнил: Хаук отправляется в Лондон. А это значит, нам ещё, возможно, придётся с ним встретиться… но только не сейчас.
Я выскочил на лестничную клетку и побежал наверх. Лестница оказалась узкой и тёмной, с крутыми неровными ступенями и без поручней. На полпути я обернулся.
Никого. Отлично.
Лестница привела меня на второй этаж. В конце длинного тёмного коридора я различил приглушённый свет, исходивший из слегка приоткрытой двери. Голоса. Двое мужчин в комнате о чём-то горячо спорили, и, кажется, один из этих голосов принадлежал доктору.
Медленно, на цыпочках я приблизился к двери, чтобы расслышать их разговор.
— Я не могу просить его об этом! — сказал доктор.
— Почему нет-то? Если он уводит еду из-под носа у моих работяг-моряков, он должен её заслужить. И мне нужны доказательства, а не твоё дурацкое чутьё.
— Он ни за что не согласится, Рольф. Мы его упустим.
— Ну, тогда просто возьмём его. Не спрашивая.
— Так не получится. Если его принуждать, от него не будет никакой пользы. Он не только не успокоит, медведицу, но и разозлит ее ещё больше.
— Ха! Да он в отчаянии. Беглец, говоришь? Без пенни в кармане? Кстати, кому-то всё равно нужно будет застёгивать на ней шлею. Зверолов сказал…
Голос стал тише, и теперь я слышал только неразличимый низкий гул.
Я подкрался поближе и оказался прямо за дверью. Сердце бешено колотилось и как будто хотело выскочить из груди. Беги, беги, беги. Но я должен был дослушать.
— …может покалечить его, — заметил доктор.
— Что ж, если это произойдёт, мы будем знать наверняка, что мальчишка нам не нужен.
— Если она покалечит его, он не будет нужен никому.
Звучало не очень вдохновляюще. Я хотел было уйти, но тут ударился ногой обо что-то твёрдое. Это оказался ночной горшок. Он с грохотом покатился по коридору, и всё его содержимое расплескалось по дощатому полу.
— Кто там? — раздался командный голос.
Я побежал. За моей спиной послышались тяжёлые шаги. Я бы мог улизнуть, если бы не поскользнулся на мокрой дорожке, оставленной проклятым горшком. Чья-то рука ухватила меня за шиворот, и я больше не мог двинуться с места.
