Ивата услышал слабое тиканье золотых часиков — тех, что он заметил на фотографии на руке госпожи Оба; она держала их на прикроватном столике.
— О, просто супер! Классный дизайн обоев. — Сакаи поднялась на второй этаж и вручила Ивате резиновые перчатки. Он аккуратно обошел пятна крови и присел на корточки рядом с телом, опираясь на руку для равновесия. Потом достал фонарик и посветил в отверстие в груди женщины.
— Сердца нет.
Ивата поднялся и подошел к черному символу на стене.
— Есть различия в размере и форме — возможно, у него тряслись руки, — но символ тот же самый. — Он приблизился к стене и принюхался.
— Опять уголь? — спросила Сакаи и, понюхав рисунок, добавила: — Нет, что-то другое.
Оба уставились на пол. Урна с прахом была перевернута, пепел лежал небольшой серой горкой.
— Останки бедного господина Оба? — сказал Ивата.
Сакаи наморщила нос и присела рядом с телом. Она осторожно перевернула указательный палец правой руки жертвы. Он был испачкан углем и пеплом.
— Он заставил ее нарисовать черное солнце прахом собственного мужа. — Сакаи прикусила губу. — Потом вырвал у нее сердце. У Канесиро-отца тоже. Но почему ни у кого другого?
— Он пришел туда из-за отца — за его сердцем. Остальные умерли, потому что оказались рядом.
Сакаи сложила руки на груди.
— Ну и какая же связь между Цунемасой Канесиро и госпожой Оба?
— Не забывай про господина Оба, — усмехнулся Ивата.
— Мы не можем включить покойника в список жертв.
— Я включаю его в список сопричастных. Он ведь участвовал в ритуале.
Сакаи легонько потыкала кончиком ручки свою щеку и прищелкнула языком.
— Ненавижу эту тварь.
— Сакаи, тебе придется включить все свое обаяние, для того чтобы удостовериться, что местные ищейки глубоко покопались в ее прошлом. И в прошлом ее мужа — если он был судьей, то может обнаружиться мотив, месть.
Сакаи оживилась:
— Злодей отсидел тридцатник и решил добраться до умника, который его посадил. Уз нав, что старикан дал дуба, он вымещает злобу на его жене?
— Но какая тут связь с Канесиро?
— Может, запудрить нам мозги?
Ивата кивнул, мол, кто знает.
— Свяжись с судебным управлением Токио — посмотрим, может, там что нароем. И пробей информацию по базам данных, Сакаи.
— В смысле?
— Нам нужны ответы. Проживали ли когда-нибудь семьи Канесиро и Оба по соседству? В одном городе? Обращались ли к одному и тому же врачу? Пользовались одним автосалоном, супермаркетом, банком? Еще проверь, нет ли пересечений в контактах на мобильных. Любая связь.
Сакаи кивнула:
— В чем дело, Ивата? Почему ты морщишься?
— Мне кажется, все это бессмысленно. Старуха не покидала своего дома лет десять. Откуда убийца мог знать, что она здесь живет? Они же не были друзьями.
Сакаи пожала плечами:
— Может, он и не знал. Может, он решил, что дом пуст, а тут она.
Ивата с сомнением покачал головой:
— И что он здесь искал?
— Деньги.
Ивата кивнул на столик.
— Оставив золотые часы и не заглянув в богатый дом по соседству? Нет, он знал, что она здесь, как знал и про Канесиро.
— Оба дома стоят на отшибе…
— И старшего Канесиро, и старуху он заставил нарисовать черное солнце. У обоих вынул сердце. Почему? Если мы обнаружим связь, это будет прорыв.
Сакаи выглянула в окно. Там собралась толпа.
— Черт!
— В чем дело?
— Синдо явился.
— Ты иди, Сакаи. Я тебе позвоню.
Она кивнула и хотела что-то сказать, но лишь вздохнула и вышла. Ивата слышал, как она поздоровалась с Синдо у входной двери. Тот промолчал. Лестница застонала под тяжестью шагов. Мужчины стояли лицом к лицу в тускло освещенном коридоре. Было слышно лишь дыхание запыхавшегося шефа.
— Жертва там?
— Да.
Синдо миновал спальню и открыл дверь в маленькую захламленную комнату. Юридические справочники, научные статьи и газетные вырезки наводили на мысль, что это бывший кабинет хозяина дома. Один угол все же оставался за женой: в нем высились аккуратные стопки журналов с судоку и лежал недовязанный шарф, нитки от которого тянулись через стол. Синдо указал на старое кожаное кресло. Ивата послушно уселся. Шеф закрыл дверь и негромко заговорил:
— Ты читал местную прессу?
— Нет.
Синдо долбанул кулаком по стене над головой Иваты, так что посыпалась штукатурка.
— Они стали в стойку и готовы перегрызть друг другу глотки ради сенсации, которая имеет здесь место впервые с 1923 года. И вот что я скажу, местные — это только начало.
— Они не услышат никаких подробностей.
— Подробностей? — Синдо стал мерить шагами комнату. — Сейчас я проясню для тебя подробности. Прошлым утром один самодовольный говнюк из федералов позвонил мне и пригрозил, что, если я не брошу ему кусок пожирнее, назавтра первые полосы газет затрубят о профнепригодности полицейских. Естественно, я посоветовал ему засунуть свои угрозы в одно место и повесил трубку, убежденный, что мозговитый инспектор Ивата в поте лица занимается делом. Но этот разговор, признаться честно, оставил осадочек, и, просто для очистки совести, я звоню надежной, как скала, младшему инспектору Сакаи. И представь себе мое изумление, когда Сакаи докладывает, что, вместо того чтобы выполнять мой приказ — то есть рыть носом землю и продвигаться с расследованием, — Ивата, нате вам, навестил покойного предшественника и умудрился, твою мать, попасть под машину. Ладно, в конце концов, на то могла быть причина. Но потом мне становится известно, что один из моих старших инспекторов избит в результате разногласий — и не кем иным, как инспектором…
Ивата подался вперед: — Синдо, погодите…
— И вот теперь я в полной растерянности. Я спрашиваю себя: что Токийское полицейское управление может предъявить обществу, чтобы продемонстрировать свою компетентность? И загибаю пальцы: жалкого извращенца в наручниках, алконавта в розыске и сраные граффити на стенах.
На мгновение воцарилась тишина, которую вскоре нарушил Ивата:
— Я не могу раскрыть подобное дело за неделю. А Морото просто лжет.
— Да хрен с ним, с Морото. Но ты, инспектор, нахватал всех «оскаров». Браво, мать твою.
— Что вы от меня хотите, шеф?
— Два часа назад какой-то поганый журналист позвонил мне и сказал, что слышал о зверском убийстве в заливе Сагами. Слухи летят со скоростью света. Знаешь, что такой Фудзимура?
