— Что-то не похоже.
— Я рад!
— Я понимаю, мы давно не виделись, и ты волнуешься.
— Где ты живешь?
— Поговорим об этом позже. Скоро приедет твой новый отец. Он прекрасный человек. Ув ажаемый. Он американец.
— Американец?
— Оденься как подобает, Косуке. Ты меня понял? От волнения у него бурлило в животе и в душе затаился страх.
День тогда выдался погожий, пыльца плыла над полями волшебным облаком. До сих пор Косуке игнорировал дни посещений. Как и другие мальчики. Эти дни всегда заканчивались одинаково: родители буквально убегают, ребенок ревет, скотина Иесуги демонстративно его утешает. Никто в сиротском приюте Сакудза не любит вспоминать о прошлом. Они оказались здесь — и этого довольно.
В стену рядом с головой Косуке ударил камешек. Он поднял глаза: по крыше корпуса шагал, растянув руки в стороны, Кеи.
— Вот, сам хочу посмотреть, — сказал он, указывая на костюм Косуке.
Он пошатнулся, восстановил равновесие — и спрыгнул вниз. Плюхнувшись рядом с Косуке, он достал апельсин, разделил его пополам и протянул половинку другу.
— Как тебе удалось сбежать с уроков? — Косуке жевал апельсин, по его подбородку стекал сок, и его слова звучали неразборчиво. Кеи сощурился на солнце. Он сглотнул, ухмыльнулся и пожал плечами.
— А какая твоя мать? — спросил он.
Косуке облизнул пальцы и вновь запустил их в апельсиновую мякоть.
— Нормальная… С другой стороны, она бросила ребенка на автовокзале.
Кеи улыбнулся и бросил кожуру на землю.
— Я бы тоже тебя бросил.
Они смотрели, как надвигаются и набухают тучи, пожирая голубизну небес. Мухи с резким жужжанием пикировали на теннисные столы и тут же взлетали вновь.
— А твоя?
— Она умерла. Я помню какие-то обрывки, но не могу их соединить. Они похожи на фотографии. Но вроде она добрая была.
Косуке не знал, о чем еще говорить, и посмотрел на часы. Мать опаздывала уже на час.
— А что сказал Иесуги? — спросил Кеи, скидывая с одной ноги ботинок.
— Так, ничего.
— Если она повезет тебя в город, привези с собой контрабанду, дурила.
Кеи встал.
Косуке кивнул и снова уставился на дорогу. Ему хотелось заметить мать первым.
— Она приедет! — крикнул Кеи и скрылся в корпусе.
Поднялся ветер.
Прошло много времени. Мари-Жозефина позвала Косуке в дом и крепко обняла. И все повторяла — не переживай, я уверена, этому есть серьезное объяснение, — но Косуке не реагировал.
Она повела его в часовню и велела прочесть псалом 27. Он опустился на колени, и слова свободно полились наружу.
К тебе, Господи, взываю: твердыня моя! не будь безмолвен для меня, чтобы при безмолвии Твоем я не уподобился нисходящим в могилу.
Ус лышь голос молений моих, когда я взываю к Тебе, когда поднимаю руки мои к святому храму Твоему.
Не погуби меня с нечестивыми и с делающими неправду, которые с ближними своими говорят о мире, а в сердце у них зло.
Воздай им по делам их, по злым поступкам их; по делам рук их воздай им, отдай им заслуженное ими.
За то, что они невнимательны к действиям Господа и к делу рук Его, Он разрушит их и не созиждет их.
Благословен Господь, ибо Он услышал голос молений моих.
— Хорошо, — мягко проговорила она. — Эти слова будут помогать тебе в испытаниях долгие годы.
Косуке был глубоко убежден, что эти слова не значат ничего.
Глава 13
Черное пятно
Ивата пил кофе, стоя у окна и глядя на улицу. Ночь всей своей тяжестью обрушилась на район Мотоёёгитё — с такой же неизбежностью валится на мостовую перебравший лишнего прохожий. Там, внизу, израильтяне-лоточники торговали фальшивыми «ролексами», а проститутка посматривала на часы, словно ей предстояло деловое свидание. Не успевшие на последнюю электричку служащие в полном отчаянии покидали станцию; по движению их губ Ивата понял, что они бормочут себе под нос слова сожаления, пытаясь найти нужные аргументы в свое оправдание.
Городские огни, как прекрасны они.
Он обернулся, рассеянно посмотрел в пустой угол, где раньше громоздились коробки, и поставил чашку в раковину. Хорошо, что он избавился от них. Холодильник бубнил в углу, точно монах на богослужении.
Я счастлива с тобой.
Ивата снял одежду, купленную Сакаи, стараясь не задеть ран. Он представил, как она ходит в магазине меж стоек с одеждой, прикидывая, какой у него размер. Может, он ей нравится? Или это всего лишь проявление профессиональной солидарности? Он уже успел понять, что Сакаи из тех женщин, что выражают любовь скорее делами, а не словами. Если ей понравится мужчина, она станет действовать сугубо прагматично и прямо. Можно ли назвать ее симпатичной, подумал Ивата, при всем сочетании в ней мягких и жестких черт одновременно? Интересно, она всю жизнь считала свою внешность досадным недостатком или, напротив, привыкла к ней и даже научилась этим пользоваться? Как она стала такой, какая есть? Глубокий внутренний гнев буквально распалял ее, и она была готова страдать и причинять страдания на пути к своей цели. Он видел ее во гневе, и это до определенной степени напугало его. Почему это с ней происходит, ему не узнать никогда. Впрочем, в тот момент ему это было не нужно.
Прошу тебя, скажи мне слова любви.
Ивата скинул ботинки и снял брюки, повесил пиджак на спинку стула. Потом буквально упал на футон, вытянув руки и ноги. Об отжиманиях не могло быть и речи, но он осознал, что боль переносить уже легче — только надо поспать.
Только он закрыл глаза, как услышал легкий глухой стук.
Краем сознания он понял, что это за звук. Заставив себя подняться, он увидел, что пиджак соскользнул на пол. Он поискал в карманах и выудил кусочек янтаря. Взяв его большим и указательным пальцами, он снова рухнул на футон. В темноте цвет камня был неразличим. Ивата представил символ черного солнца на стене, оно колебалось и мерцало. Вспомнил машину в ночном тумане, ее исчезающие фары. Он сжал янтарь в кулаке.
«Я тебя найду».
* * *
На следующее утро Ивата осмотрел свои раны. Порезы вздулись, нос распух, под левым глазом зеленел фонарь. Все болело, но он был в рабочем состоянии. Он неплохо справился с задачей: поменял бинты и смыл запекшуюся кровь. Сегодня седина снова бросилась ему в глаза. Он заметил, что костяшки пальцев содраны, хотя не мог вспомнить, как это случилось.
Когда он чистил зубы, раздался стук в дверь.
— Инспектор!
