Позади Дженнифер и ее отца были видны размытые изображения других туристов. Среди прочего — чья-то рука, ухватившаяся за перила.
А на запястье — золотые часы.
Золотые часы!
Ивата схватил фотографию, выбежал из квартиры и взмахом подозвал такси. Уже мчась в аэропорт, он смотрел, как старый рыбак на берегу расставляет свои удочки.
Он закрыл глаза.
* * *
Озеро похоже на доисторический кратер, заполненный ржаво-зеленой водой. Кеи и Косуке в одних трусах, покуривая дешевые сигареты, ловили рыбу. Бледные тела мальчиков на солнце выглядели мраморно-белыми. Вокруг их убогой стоянки валялись пустые банки из-под пива.
Косуке выдохнул облачко дыма.
— Блин, ну и жара.
— Слушай, — одной стороной рта, чтобы не выронить сигарету, сказал Косуке. — А ведь нам будет этого не хватать, а, блин? Во бред.
И снова забросил удочку.
— Ты продержался до конца. Честно сказать, я даже не верил.
— Кто-то ведь должен был приглядывать за тобой, сосунком.
Леска задергалась.
Кеи бросился к воде и стал яростно тянуть.
Потом повернулся, ухмыляясь и держа в руках серебристую извивающуюся рыбину, и кивнул в ее сторону:
— Удачная метафора десяти прошедших лет.
— Похожа на тебя.
Кеи поцеловал рыбину прямо в рот и швырнул ее в ведро.
— Куда ты подашься после выпуска?
— В Токио, наверное. Не у всех же есть богатые отчимы-американцы, — пожал плечами Кеи.
— Не уверен, что он такой уж богатый.
— Что-то мне не верится, что твоя мать могла выйти за нищего.
Теперь пожал плечами Ивата. Между ними прогудела стрекоза.
— Наверное, ты прав. Ты знаешь ее не хуже меня.
— Так зачем ты ей теперь?
— Кто знает.
— Не, я хочу сказать, почему именно теперь? Ты же сам прекрасно знаешь. Родители приезжают только к малышне.
— Кеи…
— Новый муж, новый дом, новый «кадиллак». Сдается мне, ей понадобился и брошенный сынок до кучи?
— Знаешь что? Да мне наплевать.
— Да ладно, Ивата-сан. Тебе неинтересно, почему она вернулась?
— Я уезжаю отсюда. Это все, что я знаю, и все, что мне нужно знать.
— Я понял, я понял. Ты хочешь знать, почему она тебя бросила.
— Кеи…
— Да, я прав. И ты это знаешь. Ты хочешь узнать, почему она бросила тебя. Как и любой засранец здесь, в приюте. С первого дня, как тебя сюда притащили. Даже тогда, когда я положил руку тебе на плечо. И до сих пор хочешь знать.
— Ну снова-здорово. — Косуке бросил удочку в воду и пошел прочь.
— Ивата! — закричал вслед Кеи.
— Ты же все знаешь, да?
Кеи побежал за ним и схватил за плечи мокрыми руками.
— Ладно, брось! Плевать тебе — о’кей. И ты прав. Что́ такого я могу знать? У меня и гребаных родаков-то нет — что́ я себе возомнил?
— Рыбалка меня достала.
— Хорош, парень. Давай выпьем пива.
С их спин скатывались капли пота, а грязь, скопившаяся между пальцами ног, напоминала теплую жижу. Сверчки извещали о конце лета.
— Кончай, Ивата. Ты что, утопиться решил?
— Ты лицемерная задница, — бросил Косуке, щурясь на солнце. — Ужасно пить хочется.
Кеи хлопнул его по спине. Они вернулись на песчаный берег и открыли по последнему пиву. Косуке не смущало, что пена по подбородку стекает прямо на колени.
— А знаешь, — сказал Кеи, почесав пупок. — А было прикольно. Местами.
— Ты про сегодня?
— И про все остальное.
— «Местами», — повторил Косуке с горькой усмешкой. — Да уж.
Отдаленный рев плотины не мог заглушить птичьего щебета у них за спиной.
— Значит, в Штаты рванешь?
— Ага, в страну свободы. — Ивата поднял свою банку.
— Может, я подсоберу деньжат и навещу тебя через годик-другой. Попробуем все на свете! Кино прямо из машины, чизбургеры, большие сиськи — все эти гребаные штучки.
— Американская мечта.
Кеи сжал банку по центру и выдавил на язык последние капли.
— Как думаешь, в Калифорнии есть якитори? — вопросил Кеи задумчиво, и на его лице серебрились сверкающие блики, отраженные зеркальной гладью воды.
— Не знаю, — ответил Косуке, — но «Лисьей норы» там точно нет.
Кеи подсмеивался над ничтожностью их мира — вот это да, они стали королями, и даже не заметили как!
Теперь дернулась удочка Косуке, и он начал сматывать спиннинг. Рыбка совсем маленькая, такую и отпустить не грех. Но он все же бросил ее в ведро.
— Слушай, Ивата-кун, — обратился к нему Кеи с застенчивой улыбкой. — Я тебе что-то принес.
— О чем это ты?
Кеи закрепил свою удочку и стал рыться в сумке. Достав из нее портативный магнитофон, он повесил его на ближайший сук.
— Это же собственность приюта!
— Жми кнопку, придурок!
Косуке недоверчиво сощурился и нажал на пуск. Услышав звуки духовых — грустные, но решительные, затем струнных — печальные, но не тоскливые, — он ощутил восторг от любимой песни.
Городские огни, как прекрасны они.
Я счастлива с тобой.
Прошу, скажи,
Йокогама, твои голубые огни,
Мне слова любви.
Косуке повернулся к другу:
— Блин, прикольная песня. Откуда она у тебя?
— В Киото достал. Да ты не парься. Делов-то.
— Что, в тот день, когда Иесуги возил тебя к врачу?
Лицо Кеи омрачилось, но лишь на секунду; он подскочил к Косуке, приобнял его за талию и начал вальсировать. В ритме вальса он пародировал Иесуги: положил на голову Косуке руку и стал цитировать кого-то из великих — Платона, Христа, Чехова.
Постепенно Иесуги в его фантазии перевоплотился в рыжеволосую девушку. Вальс замедлил темп.
— У меня есть идея, — сказал Кеи.
Он окунул пальцы в ведро и намазал себе губы рыбьей кровью. Потом грязью подрисовал брови, и намочил ресницы водой — слипшиеся между собой, они стали похожи на черные шипы.
Косуке уже было не до смеха.
Кеи шагнул вперед. Его губы приоткрыты. Его дыхание пахнет кровью.
Косуке отвернулся к сверкающей воде. Но Кеи начинает пальцами ощупывать его тело, пробегая по ребрам, словно по клавишам.
