И целует Ивату сзади в шею.
— Ты чё делаешь? — прошептал Ивата, закрывая глаза и весь дрожа.
Поцелуй в плечо.
Потоки воды потекли по его спине.
Я иду, иду,
Качаясь, словно челн в твоих в руках.
Я слышу звук твоих шагов.
Поцелуй меня еще.
Я слышу запах твоих сигарет.
Йокогама, твои голубые огни.
Это наш мир навсегда.
Рука Кеи сползла в трусы Косуке и схватила его член. Другая рука обхватила Косуке грудь, словно ремнем безопасности на американских горках, и Кеи начал мастурбировать.
— Нет, — сдавленным низким голосом проговорил Косуке. — Кеи…
А Кеи продолжал петь «Огни Йокогамы».
Еще один лишь поцелуй.
Я иду, иду,
Качаясь, словно челн в твоих в руках.
Кеи ускорился, а Косуке уже не мог выдавить из себя ни слова и только закрыл глаза, став маленьким мальчиком на краю пропасти над водоворотом. Мальчиком, шпионящим за купанием монахинь в озере. Мальчиком, подглядывающим за рыжеволосой девушкой в окно ее спальни.
— Нас никто не любит, — шептал Кеи. — Кроме нас самих. А я нас люблю. Я тебя люблю.
У Косуке перехватило дыхание; его сперма устремилась прямо в воду. Солнце играло на ней, придавая ей жемчужный блеск рыбьей чешуи.
Еще дрожа, Косуке открыл глаза и обнаружил, что испачканные пальцы Кеи все еще держатся за его член. Вода в ведре с мертвой рыбой побагровела. На Косуке накатила волна гнева и страха, и он снова стал маленьким мальчиком, которого бросили одного на скамейке на автовокзале. Он обернулся.
Кеи неуверенно улыбнулся, и удар в лицо застал его врасплох. Он опустился на одно колено, в его глазах заблестели слезы. Он зажал челюсть, меж его пальцев сочилась кровь.
— Трус! — заорал он, глядя на удирающего Косуке. Превозмогая боль, он продолжал говорить:
— И власть и слава наши парят меж небом и землей, как облака, шатры светила.
Он засмеялся, и его рот наполнился густой кровью.
— Гребаный трус, мать твою, Ивата!
Кеи сорвал с дерева магнитофон и запустил им в удаляющийся силуэт Иваты.
— Тебе от этого не уйти!
Это наш мир навсегда.
Глава 25
И ста сердец не хватит мне
Ивата вышел из самолета и посмотрел вверх. В Японии было теплее, чем неделю назад, когда он улетал, но небо по-прежнему оставалось серым и неприветливым. Идя по аэропорту, он каждую минуту ожидал хлопка по плечу, но паспортный контроль прошел без осложнений.
Хатанака поджидал его на стоянке, сложив руки на груди. Он успел перекраситься в брюнета. Без формы он походил на юношу, встречающего отца.
— Папка у тебя?
Хатанака протянул ему сложенную газету с папкой внутри.
— Молоток, лейтенант. Поедешь со мной.
— Скажите, инспектор, меня уволят, из-за того что я помогаю вам?
— Ты молод, у тебя все впереди. Так, папка есть, теперь подробности.
— Значит, Икуо Уно ничем особо не отличился — в основном азартные игры плюс явные связи с якудза. Его дело велось пять лет, но до ареста так и не дошло.
— Чей он был информатор?
— Акаси, старшего инспектора отдела. Который погиб. Вы знаете его?
Ивата помотал головой и горько улыбнулся:
— И да и нет.
— А я покопался в этом деле. Информации о самоубийстве на удивление немного. Лишь одно упоминание в новостях. «Инспектор Акаси, заслуженный офицер полиции, покончил с собой, бросившись с Радужного моста, — человек, который всю жизнь боролся с преступностью, не смог справиться с депрессией после развода, ля-ля-ля». Статью я распечатал, она в папке.
Ивата сел в свою машину, кинул папку на приборную доску и опустил стекло.
— Хатанака, мне нужна еще одна вещь.
— Кстати, об этом. Мой шеф стал замечать, что я кучу времени трачу на дела, не связанные с основной работой. У меня начнутся проблемы.
Ивата презрительно махнул рукой:
— Ты хочешь еще лет десять торчать на улице или все-таки займешься настоящим сыском? Слушай, ты добываешь для меня инфу, а я помогу тебе с рекомендацией. Слово старшего инспектора отдела убийств немало значит в нашем мире. Так, записывай.
Хатанака вздохнул и достал мобильник.
— Я слушаю.
— «Коко ла Круа» — сетевой ник наркоторговца.
— «Коко» — как?
— «Ла Круа». Разузнай, кто это и где обитает. Во сколько у тебя сегодня кончается дежурство?
— В девять.
— Так вот, когда освободишься, найди его и не спускай с него глаз. Вечером он должен отправиться в клуб на Догендзака. Понял?
Он завел машину.
— Вот как звучит настоящая тачка!
* * *
Ивата припарковался позади дома 6082 по Мисакимати Мороисо. Гр охот волн и завывание ветра сливались в единый рев с противными бакланьими криками. Свинцовое небо нависало над заливом Сагами, качающиеся деревья склонялись над черным обрывом.
Время было за полдень, но улицы словно вымерли. Желтую полицейскую ленту с двери убрали, и дом Оба ничем не выделялся среди таких же пустующих домов. Хотя дверь была заколочена, Ивата справился с ней без труда. Он щелкнул выключателем, но электричество в доме уже, вероятно, отрубили. Ивата достал фонарик и крест-накрест прочертил лучи света в полумраке коридора, однако увидел лишь хлопья пыли. Спальня наверху была убрана, впрочем, на ковре осталось бледное пятно в том месте, где госпожа Оба рассталась с жизнью.
Ивата услышал слабое тиканье и перевел взгляд на тумбочку. Он взял часы. Перевернув их обратной стороной, прочитал на золотой крышке гравировку:
И ста сердец не хватит мне,
Чтоб выразить любовь к тебе.
Он вытащил из сумки фотографию из спальни Дженнифер Фонг и поднес ее к часам судьи Оба. Вне всякого сомнения, это были часы с запястья человека на снимке.
— Попался, — прошептал Ивата.
Он проверил дату на фотографии. 1996 год. Схватив блокнот, Ивата кинулся в коридор. Дрожащими руками он еще раз осмотрел снимки отдыхающих супругов Оба. Ни одна из дат на них не совпадала с датой на снимке, где изображены Дженнифер, ее отец и часы господина Оба.
— Давай же, давай, давай!
Он пролистал свои записи. Первый отпуск Оба провели в Окинаве в 1973 году. Последний — на Гавайях в 2008-м. В прошлый раз эти записи Ивата делал без особой систематизации, просто переписал данные с висевших на стене снимков, по мере того как переходил от одного к другому. Но в этот раз он расположил все даты соответствующих фотографий в хронологическом порядке.
