«Плакать будет, убиваться, — подумал он, — долгие проводы, лишние слёзы. Господь с тобою, голубка!»
Он тихо поцеловал Людмилу, она во сне улыбнулась и ответила ему поцелуем.
Князь осторожно встал, оделся и начал молиться Богу.
— Господи, не допусти какой беды над её головой!.. Не покарай её за грех мой и моё окаянство! Огради, защити и помилуй её, Мати Пресвятая Богородица!..
После этого князь поднялся с колен, ещё раз поцеловал Людмилу и, смахнув с глаз слёзы, осторожно спустился вниз. Там он надел кольчугу, опоясался, надел шелом, взял чекан и вышел во двор, прямо к Ермилихе.
Та уже не спала.
— Сокол-свет! Что так рано? — воскликнула она.
— Молчи! Вели Мирону коня сготовить и слушай!
— Ну, ну, кормилец наш!
— В поход я еду, так её, — он указал на дом, — беречь, как свои очи! За всё заплачу, довольна будешь, а коли упустишь, то не прогневайся! Созови слуг!
Он вышел во двор.
Ермилиха уже созвала дворовых девушек, и тут же стоял Мирон с конём в поводу.
— Беречь свою государыню, — строго наказал князь, — как косы свои беречь. Вернусь и, ежели что приключится, не пожалею!.. Ты, Мирон, из леса выведешь меня! — сказал он Мирону и вышел за ворота.
Все тихо проводили его туда.
Князь сел на коня. Мирон шёл подле его стремени, и князь сказал ему:
— Хоть знаю, вор ты, но в слове твёрд! С тебя и взыск будет. Вот казна тебе, — он дал ему мешок, — государыня хочет молиться ехать; снаряди обоз ей, людей найми. А коли беда, упаси Господь, стряхнётся, Богом молю, сыщи меня и весть подай!.. Клянись!
Мирон торжественно поднял руку и кивнул князю.
— Спасибо тебе! — сказал князь. — Вернусь — награжу!
Князь ударил коня и выехал из леса.
Вдали пред ним облаком стояла по дороге пыль. Он погнал коня и поскакал, словно спасаясь от врага бегством.
Но никакой конь не умчит от кручины, и когда князь поравнялся наконец с Эхе, он был темнее ночи.
— Князь, что с тобою? — участливо спросил его немец.
— Оставь! — ответил князь и, отмахнувшись от него, отъехал в сторону.
Представлялась ему Людмила, как проснулась она и его не нашла, как горько заплакала…
«Лучше разбудить её было бы!» — терзался он, а потом подумал, что тогда он и вовсе не расстался бы с нею.
Кругом стоял неумолчный гам. Бряцало оружие, громыхали подводы, кричали люди, ржали кони, мычали быки, но князь ничего не видел и не слышал, думая о своей любви, о Людмиле, о горькой разлуке, совершенно забывая, что у него в терему, в Москве, оставлена молодая, красивая жена.
VIII
В походе
аперерез главной армии, стягиваясь к Можайску, со всех сторон шли ратные ополчения, от Казани, от Саратова, от Калуги, от Астрахани, от Рязани. Главную силу таких ополчений составляли стрелецкие войска, а подле них группировались повинные ратные люди, отряды которых снаряжали монастыри, богатые помещики, сельские и мещанские общества.
От Рязани вёл немалое войско, в тысячу сто человек, стрелецкий голова Андреев, и с ним шёл Алёша Безродный во главе своей сотни, собранной в вотчине Терехова.
Андреев вовсе не изменился, только в его лохматых волосах появились серебристые нити да оспенные рябины скрылись под мелкими морщинами. Невысокий, коренастый, неладно скроенный, да крепко сшитый, он представлял собою тип русского воина того времени. Рядом с ним ехал Алёша Безродный, а в стороне, мерно топая по крепкой земле ногами, шла рать.
— Брось кручину, — с убеждением сказал Андреев своему молодому спутнику, — сам знаешь, нестаточное затеял, так надо скорее вон и из головы, и из сердца, а не баловать себя. Вот!
— Да ведь не идёт! Я больше про неё, не про себя думаю. Радость ли за немилого идти ей? Сердце рвётся!.. — тихо ответил Алёша.
— Стерпится — слюбится! — сказал Андреев. — Не она первая. Девки всякого любят.
— Невмоготу отказаться.
— А надо.
Надо — это понимал и Алёша, но не мог ничего поделать со своим сердцем. Томилось оно у него тоскою по Ольге. Разум подсказывал, что её свадьбы не миновать, что, может быть, уже совершилась она, а всё-таки какие-то смутные планы роились в его голове, какие-то неясные надежда поддерживали его дух.
«В войне отличусь, — думал он, — царь честь окажет. Буду челом бить, чтобы сосватал!»
А если замужем? Он холодел при одной мысли, но опять надежды шевелились в его душе. Может, князя убьют.
«С нами крестная сила! Сгинь!» — и Алёша крестился при этих мыслях, но они снова лезли ему в голову и не давали ни сна, ни покоя.
Даже мысли о войне не занимали его.
— Будешь такой совой бродить, — шутил с ним Андреев, — и ляхи тебя живым заберут!..
У Можайска, у самой границы с Польшей, раскинулись лагерем наши войска, готовясь к вторжению в неприятельскую землю.
В средине была ставка самого Шеина — огромный шатёр и подле него у входа хоругвь с иконою Божьей Матери. Вокруг шатра ходили с пищалями стрельцы. Недалеко от его шатра стояли шатры Прозоровского и Измайлова, а там — Лесли, Дамма и Сандерсона. Весь лагерь был наскоро окопан валом и огорожен стадами волов, телегами и пушками.
Рязанское ополчение подошло к самым окопам и было остановлено отрядом рейтаров.
— Нельзя дальше, — сказал их капитан, — надо генералу доложить. Куда поставить, куда послать!
— Да ну тебя! — отмахнулся Андреев. — Иди, говори! Нам бы передохнуть с дороги.
— Откуда? Кто?
— С Рязани, скажи!
— А вы тут стойте!..
Андреев кивнул капитану, и тот ушёл.
— Шут гороховый, — сказал Андреев, — поди, в двенадцатом году полякам служил или за свою душу грабил, а теперь у нас! Меч продажный!
— А знатно дерутся.
— Дерутся-то хорошо, да веры в них нет. Вдруг к недругу и перейдут… что казаки…
В это время вернулся капитан.
— Иди! — сказал он Андрееву.
— Ты за меня побудь, — распорядился Андреев, обращаясь к Алёше, и пошёл за капитаном.
Они прошли почти весь лагерь и вошли в палатку Шеина. Боярин сидел за столом с Прозоровским и Измайловым. Андреев снял налобницу, перекрестился на образ, что висел в углу, и низко поклонился воеводам.
— Бог с тобою, — ответил ему Шеин, — откуда? Кто?
— С Рязани… стрелецкий голова Семён Андреев.
