Поражает разница между тем, как Ренуар изображал Алину, свою натурщицу, в работах 1883 года – «Танец в Буживале» и «Танец в деревне», и Алину, свою жену, на этой картине 1896 года. На ранних работах она искрометно счастлива, красива, подвижна. Здесь – несчастна, непривлекательна, скованна. История жизни Ренуара, подтвержденная его письмами, свидетельствует о том, что он видел в Алине двух разных людей, натурщицу и жену. За тринадцать лет, отделяющих радостные полотна от унылого, Алина и Ренуар сильно переменились, отношения их стали прохладнее. Большой проблемой оказалось различие взглядов на положение в обществе и богатство. Алина мечтала жить жизнью высшего класса, Ренуар хотел совсем иного. Роберт Герберт пишет об этом: «Ренуар, сын ремесленника, затронутый восходящей мобильностью, но не забывший о своем происхождении, гордился собственным пренебрежительным отношением к материальным вещам… Даже в зрелости, достигнув благосостояния, он сохранял в своем доме патину простой мебели и поношенной одежды – своей непритязательностью они напоминали как о его юности, так и о мистическом средневековье»
[780].
На картине Ренуара Габриэль изображена заботливой и уже взрослой женщиной. Скромно одетая, она присела на корточки перед Алиной – тем самым обозначено соотношение их статусов. Габриэль нежно смотрит на Жана, поддерживая его за пояс, а мальчик цепляется за ее блузу. Она выглядит безмятежной, красивой и любящей – такими Ренуар изображал женщин, например, в «Танце в Буживале» и «Танце в деревне». А вот нелестный портрет жены говорит о том, что в их отношениях появилась трещина: Алина все настойчивее стремилась к роскошной жизни, чему Ренуар пытался противостоять.
Габриэль в возрасте 15 лет, когда она начала работать у Ренуаров. 1894. Фотограф неизвестен
Хотя друзья Ренуара знали, что Алина – его жена, она не появлялась с ним в обществе, то ли по своему решению, то ли по его, чему свидетельствует дневниковая запись Жюли Мане от 1897 года: «Месье Ренуар приходил ужинать, впереди шли две девчушки, которые сопровождают его на воскресных визитах»
[781]. Отношения Ренуара с Алиной портились, он страдал от ревматоидного артрита, и в то же время его печалили и беды других: у многих его друзей и их родственников возникли серьезные проблемы со здоровьем. В декабре 1893 года он отвечает на письмо Берара – у того заболела дочь: «Сожалею, что прелестная Марта [той было 23 года] больна. В Париже тоже все не слава богу. Все вокруг болеют. Во-первых, мой друг Мэтр. Это ужасно. Болен Кайботт. Беллио и пр… да и погода дурная. Я забыл [композитора] Шабрие, всегда отличавшегося отменным здоровьем, – он в ужасном состоянии. Один Моне чувствует себя прекрасно, как всегда»
[782]. Из всех перечисленных поправились только Марта и Мэтр. Кайботт, Шабрие и де Беллио умерли на следующий год, в том же году не стало и Лота. Несколько лет спустя, а именно в 1899-м, скончался друг юности Ренуара Сислей – Жюли Мане записала в дневнике: «Месье Ренуар очень опечален смертью Сислея, который был близким другом его юности и к которому он относился с неизменной приязнью, хотя они и не виделись после смерти дяди Эдуарда [Мане скончался в 1883 году]»
[783].
Смерть Кайботта стала для Ренуара особенно тяжелым ударом. Тесная дружба связывала их двадцать с лишним лет, Кайботт был крестным отцом Пьера. 21 февраля 1894 года, за несколько месяцев до рождения Жана, Кайботт скончался в возрасте 46 лет от закупорки легких. Ренуар, с которым они дружили с 1874 года, стал его душеприказчиком
[784]. Когда дело дошло до распоряжения наследством, Ренуару неудобно было признаться Моне в том, что Кайботт выбрал на эту роль именно его, – ведь это как бы свидетельствовало о том, что главой импрессионистов является Ренуар, а не Моне. Через несколько недель после смерти Кайботта Ренуар написал Моне: «Сперва я немного смутился и хотел с тобой переговорить, но теперь это представляется бессмысленным. Завещание написано очень четко, я должен выполнить его в точности»
[785]. Кайботт просил Ренуара проследить, чтобы дом, который он занимал вместе со своей сожительницей Шарлоттой, достался ей. Кайботт так на ней и не женился, однако в завещании указал: «Кроме того, я оставляю принадлежащий мне домик в Пти-Женвильере мадемуазель Шарлотте Бертье»
[786].
Кайботт оставил Ренуару еще одно ответственное поручение – распорядиться его художественной коллекцией. Хотя Ренуар и был лучшим другом Кайботта, в этом собрании он занимал равное место среди других. На протяжении долгих лет Кайботт приобрел около 70 картин, среди которых оказались признанные шедевры (см. первую главу). Поначалу Кайботт делал покупки на распродажах и выставках произведений импрессионистов, прежде всего чтобы финансово поддержать своих друзей, однако впоследствии стал приобретать картины с целью передать Французскому государству – так и говорится в завещании. В нем перечислены художники, которых он хотел включить в дар; все они, помимо Моризо, представлены в его окончательном собрании
[787]. Возможно, ее работы он не приобретал потому, что из всех, чьи произведения он собирал, она была самой обеспеченной и не нуждалась в его помощи.
Кайботт прозорливо заботился о будущем своих друзей-импрессионистов, но не упомянул в завещании ни одной собственной работы. Великодушный Ренуар не мог позволить, чтобы ни одна работа Кайботта не попала в Лувр. В том же письме к Моне он продолжает: «Я хочу вернуть „Гребцов“ и попытаться уговорить Люксембург [Музей в Люксембургском саду] их взять. Мне кажется, это самая характерная картина Кайботта». Ренуар хотел не только передать картины Кайботта Французскому государству, но и поспособствовать сохранению его творческого наследия, устроив его персональную выставку. Далее он пишет Моне: «Хочу обсудить с тобой возможность устройства его выставки… Я снимаю помесячно мастерскую в доме 11 по бульвару Клиши – для хранения коллекции и встреч с комиссией»
[788]. С помощью Дюран-Рюэля два художника провели эту ретроспективу – она состоялась 4–16 июня 1894 года, вскоре после смерти Кайботта, в галерее Дюран-Рюэля
[789].
