Ренуар и сам называл ее «прислугой» – например, в письме к Бернхайму: «Р. S. Я буду один со своей прислугой. Р.»
[996]. Габриэль часто страдала от непредсказуемости и нерешительности Ренуара. Так, в апреле 1904 года, во время пребывания в Кане, Ренуар пишет Малек: «Я сильно устал от юга Франции… Не могу точно назвать дату отъезда, и это так действует на нервы. Возможно, внезапно скажу Габриэль, что завтра мы уезжаем, и – фью»
[997]. Непосредственность его отношения к Габриэль говорит об отсутствии чванства: хотя он и достиг самых вершин славы, он все еще считал себя человеком, которому не зазорно дружить с представителями низших классов. Он подшучивает над собой в письме к Андре: «Я – поэт. Об этом мне говорят каждый день. Поэты – мечтают. Солнце, ароматы, далекий океан. А что я в этом понимаю? Подшучиваю над Габриэль»
[998].
Ренуар за работой перед виллой «Пост», Кань. Ок. 1906. Фотограф неизвестен. Архив Дюран-Рюэля, Париж
Основной обязанностью Габриэль было позировать. Поскольку писал Ренуар ежедневно, позировала она часто. Художник Жак-Феликс Шнерб, посетивший Ренуара в феврале 1907 года, так описывает ее в дневнике: «Одна из его служанок – женщина с каштановыми волосами. Кажется, это та же натурщица, которая позировала для лежащей женщины с осеннего Салона». Он же пишет, что видел, как Габриэль «позирует сидя, с алжирской шалью на плечах, с полуоткрытой грудью. Мы поболтали, пока он писал, держа кисть в руке, изуродованной подагрой, и яростно скоблил холст, на котором явственно проступает образ»
[999]. Хотя Габриэль и называли прислугой, она, безусловно, была членом семьи, как в буквальном смысле, в качестве Алининой родственницы, так и в переносном, в силу ее близости к Ренуару. Судя по всему, она была открытым, добросердечным человеком, сочувственно относившимся к страданиям художника и неизменно небезразличным, – она даже просила друзей Ренуара о помощи от его имени. В январе 1908 года она поясняет в короткой приписке на обороте письма от Ренуара к Ривьеру, что «у него в последние дни небольшая грыжа, и он тревожится, хотя врачу ее не показывал. Прошу Вас, напишите, успокойте его»
[1000].
Ренуар в свою очередь заботился о Габриэль. Когда ей понадобилась медицинская помощь, он без возражений вернулся в холодный Париж, чтобы показать ее врачу. В самый разгар зимы, в середине февраля 1904 года, они выехали из Каня на ночном поезде. В парижской квартире их ждал Пьер. Остальных дома не было: Алина находилась в Эссуа, а Жан и Коко – в столичном пансионе. По приезде в Париж Ренуар поясняет в письме к Алине: «Завтра Габриэль пойдет с мадемуазель Корнийак к специалисту по поводу своих прыщей. Я предпочитаю отложить [возвращение на юг Франции], чтобы не пришлось ехать сюда снова, если она действительно больна. На юге будет совсем не весело [если она будет болеть]»
[1001]. У Ренуара даже и мысли не возникло уволить Габриэль или отправить ее в Париж одну.
Помимо прочего, Габриэль была посвящена в самую сокровенную тайну Ренуара: она знала о существовании его незаконной дочери. Путешествуя на поезде по стране, Ренуар и Габриэль заезжали в гости к Жанне, ее друзьям и приемным родителям. Удивительно, что в тот период Ренуару вообще удавалось сохранять какие бы то ни было секреты, поскольку и его слава, и богатство стремительно росли. После двенадцати лет ругательных отзывов и еще двенадцати – колебаний критиков, начиная с 1888 года практически все отклики на творчество Ренуара стали однозначно хвалебными. Признание, которое его работы получили в Америке, стремительно распространилось по Франции, да и по всей Европе. Слава не повлияла на Ренуара. Он не чувствовал себя звездой и не любил, когда с ним обращались соответствующим образом. Беспрецедентный успех только обострил присущую ему тревожность. Тому было множество вероятных причин: плохое здоровье, долгие годы борьбы, представление о себе как о ремесленнике и страх того, что слава может помешать творческому процессу. Несмотря ни на что, он сохранил внешнюю скромность, что видно из письма Дюран-Рюэлю от февраля 1909 года: «Рад узнать, что коллекционеры теперь не так упрямы. Лучше поздно, чем никогда. Но это не помешает мне трудиться день ото дня, так, как будто ничего не произошло»
[1002].
Притом что всеобщее внимание ему совсем не льстило, Ренуар не забывал узнавать, что́ говорят о его работах. Он был клиентом двух новостных агентств, которые в 1904 году предоставили 59 рецензий на его выставки, вышедших в Австрии, во Франции, в Германии, Испании, Швейцарии и США. С 1901 по 1910 год работы Ренуара были представлены на 29 выставках в странах Западной Европы, из которых 8 прошли во Франции (4 в галерее Бернхайма и 4 у Дюран-Рюэля), 8 – в Германии, 2 – в США, 4 – в Великобритании, 3 – в Бельгии, 1 – в Швейцарии, 3 – в Австро-Венгрии. Все выставки были коллективными, за исключением одной, у Дюран-Рюэля, в Париже в 1902 году
[1003].
Ренуар, лидер импрессионистов и, соответственно, художник-революционер, всегда опасался, что газетная критика станет изображать его и политическим революционером; он очень боялся попасть в одну категорию с анархистом Писсарро. Наконец в октябре 1904 года, на открытии осеннего Салона (который пришел на смену весенним Салонам предыдущей эпохи), в «Либерте» было опубликовано интервью, полностью опровергавшее этот не соответствовавший действительности образ Ренуара. Его автор, журналист К.-Л. де Монсад, начинал так: «Я посетил художника Ренуара и должен сказать, что в первый момент был совершенно ошарашен. Я думал, что увижу пылкого, порывистого человека, меряющего шагами свою мастерскую, изрекающего приговоры, уничтожающего репутации, полного мстительности, а может, даже и ненависти – короче, неисправимого революционера». Однако Монсад обнаружил «милого пожилого господина с длинной седой бородой, худощавым лицом, очень тихого, очень спокойного, с негромким голосом и добродушными манерами, который приветствовал меня с любезностью и сердечностью». Ренуар со своей стороны как мог пытался развеять образ политического революционера: «Видите ли… мое существование совершенно противоположно тому, каким оно должно бы было быть, – и то, что меня изображают революционером, безусловно, страшно комично, потому что такого дряхлого и старомодного человека среди художников еще поискать»
[1004]. Действительно, к 1904 году Ренуар не только принял государственную награду – орден Почетного легиона, но и писать стал в куда более консервативной манере, чем в 1870-е; более того, его фотография вошла в серию портретов известных парижан, которая называлась «Наши современники у себя дома».
