Однако дело было не в этом. Тру не пылал пламенной страстью к Хоуп и не так уж истосковался по женской ласке, однако он не мог не признать, что находит ее очень привлекательной. По иронии судьбы причиной тому отчасти стала бывшая жена. В свое время он убедился: Ким прекрасно осознает свою красоту и всю жизнь использует ее для собственной выгоды. А Хоуп вела себя совершенно противоположным образом, хотя была не менее красива, чем Ким, и Тру интуитивно тянулся к ней, как порой, заканчивая рисунок, он шестым чувством понимал: вот так должно быть.
Тру знал – не нужно думать о таких вещах, из этого не может выйти ничего хорошего. Не только потому, что в понедельник ему улетать, а Хоуп днем раньше вернется к своей жизни, где у нее есть мужчина, за которого она надеется выйти замуж, пусть сейчас они и в ссоре. И не потому, что с учетом планов на выходные Тру вряд ли увидит ее еще раз.
Почувствовав новый рывок, он поводил рыбу, угадал момент и подсек. После некоторой борьбы, которая его удивила, Тру вытащил на пирс рыбину, не похожую на камбалу, но все равно неизвестную. Пожилой человек в бейсболке снова подошел и встал рядом, когда Тру начал вытаскивать крючок.
– Эх, и здоровенная же мерлуза! – восхитился он.
– Кто?
– Да мерлуза, а может, лобан! Тоже стоит оставить. Вкусная, если с толком приготовить… Я к тому, если вы и ее выбросить решили…
Тру подал ему рыбину, и лобан тоже исчез в кулере.
Дальше на крючок попадалась разная мелочь, и незаметно подошло время звонить Эндрю. Подхватив удочку и ящик со снастями, Тру вернулся в магазин, разменял денег и подошел к телефонному автомату. Дозвониться до оператора международной связи удалось ценой полуминутного ожидания и нескольких скормленных автомату монет, но в конце концов Тру услышал в трубке знакомые длинные гудки.
Ответила Ким, согласившаяся заплатить за международный звонок, и подозвала к телефону Эндрю. Сын засыпал Тру вопросами об Америке, которую знал в основном по фильмам, и остался разочарован, услышав, что на американских улицах нет постоянных перестрелок, людей в ковбойских шляпах и кинозвезд на каждом углу. После этого беседа перешла в привычное русло. Тру слушал, как Эндрю пересказывает, что успел за последние дни, и от звука детского голоса сжималось сердце – ведь их разделяло полмира.
В свою очередь, Тру рассказал сыну о пляже и описал двух пойманных рыбин, а еще упомянул Скотти и как ходил выручать пса. Они проговорили дольше, чем планировал Тру, – почти двадцать минут, прежде чем в трубке послышался голос Ким, напоминавшей Эндрю, что ему нужно доделывать уроки. Через несколько секунд разговор продолжила уже она:
– Он по тебе скучает.
– Знаю. Я тоже по нему скучаю.
– Ты уже виделся с отцом?
– Нет, – и Тру рассказал о встрече, перенесенной на субботу. Дослушав, Ким кашлянула: – А что там с собакой, которую сбила машина?
– Все оказалось не так серьезно, – ответил Тру и вкратце повторил свой рассказ, случайно упомянув имя Хоуп. Ким тут же среагировала:
– Хоуп?
– Да.
– Женщина?
– Ну, соответственно.
– Я так понимаю, вы нашли общий язык?
– Что заставляет тебя так думать?
– Потому что ты знаешь ее имя, значит, ты с ней говорил, а ты с женщинами уже сто лет не общался. Расскажи мне о ней.
– Да особо нечего рассказывать.
– Вы уже куда-нибудь ходили вместе?
– Почему вдруг это важно?
Не отвечая, Ким рассмеялась:
– Невероятно! Наконец-то ты кого-то встретил, и где – в Америке! Ближе не нашлось? Она в Зимбабве-то бывала?
– Нет.
– Я хочу знать о ней все. А в обмен ни цента не возьму с тебя за этот звонок.
Ким слушала его добрые десять минут, и хотя Тру сделал все возможное, чтобы не выдать своих чувств к Хоуп, он понимал, что Ким улыбается на другом конце провода. Закончив, Тру повесил трубку, несколько выбитый из колеи этим разговором, и не торопясь пошел по пляжу в обратный путь. Шагая под плотным облачным небом, постепенно принимавшим свинцовый оттенок, Тру удивлялся, как это Ким так быстро и так много поняла. Даже если представить, что она знает Тру лучше, чем кто-либо другой, такая проницательность казалась сверхъестественной.
Женщины – большая загадка.
Поднявшись к террасе за виллой, он с удивлением увидел белый сложенный листок, заложенный за щеколду. Сообразив, что это оставила Хоуп – за этим-то она сюда и поднималась, – Тру отодвинул задвижку, развернул записку и прочел:
«Привет! Я собираюсь сегодня к «Родственным душам». Если не против пройтись за компанию, ждите меня на пляже в три».
Тру приподнял бровь. Да, эту загадку ему не понять.
В доме он нашел ручку и написал ответ. Помня, что у Хоуп на сегодня намечены дела, Тру вышел через переднюю дверь, подошел к коттеджу и вставил листок в дверь, возле ручки. Машины Хоуп на дорожке не было.
Вернувшись в особняк отца, Тру как следует размялся и решил перекусить. Сидя у стола, он смотрел через окно на небо, становившееся все более зловещим, и про себя надеялся, что дождь не начнется хотя бы до вечера.
Эллен рекомендовала не только салон, но и мастера. Сидя в кресле, Хоуп поглядывала в зеркало на женщину по имени Клэр с множеством сережек в ушах, фиолетовыми прядями в угольно-черных волосах и с черным кожаным ошейником со стразами, напоминающим собачий. Образ довершали обтягивающие черные брюки и черная безрукавка. Про себя Хоуп удивлялась: о чем только думала Эллен.
Оказалось, что до переезда в Уилмингтон Клэр работала в Роли, и Эллен была ее постоянной клиенткой. Хоуп все равно побаивалась и помолилась про себя, устраиваясь поудобнее. Спросив насчет длины и стиля, которые предпочитает клиентка, Клэр принялась за работу, продолжая болтать. Когда Хоуп ахнула при виде отстриженных кончиков чуть ли не три дюйма длиной, упавших на пол, Клэр ее успокоила, пообещав, что клиентка останется довольна, и продолжала щелкать ножницами, перескакивая с одной темы на другую.
Хоуп занервничала от такой перемены, но после осветления прядей и укладки вынуждена была признать, что Клэр – настоящий талант. В темно-рыжих от природы волосах появились более светлые оттенки, словно Хоуп все лето провела на солнце, а новая стрижка подчеркнула достоинства лица так, что лучшего и желать нельзя. Оставив Клэр щедрые чаевые, Хоуп отправилась в маникюрный салон напротив, открыв его дверь ровно в одиннадцать. Маникюрша, вьетнамка средних лет, плохо говорила по-английски, поэтому Хоуп просто указала на бордовый, в тон платью, лак и принялась читать журнал, пока мастер работала над ее ногтями.
Потом она зашла в «Уолмарт» за новой кофеваркой, выбрав самую дешевую: покупка была почти бессмысленной, раз коттедж все равно выставлен на продажу, но Хоуп жить не могла без кофе. Она подумала, что в субботу можно красиво завернуть кофеварку и подарить Эллен на свадьбу с запиской: «Немного б/у», и даже засмеялась при этой мысли. Обойдя несколько магазинов, Хоуп очень обрадовалась, отыскав удобные винно-красные шпильки с ремешком вокруг щиколотки. Стоили они дороговато, но Хоуп все равно сочла, что ей крупно повезло, учитывая, что времени было в обрез. Еще она разорилась на вышитые бусинами белые босоножки на смену старым, в которых ходила. Заскочив в соседний бутик, Хоуп наскоро перебрала вешалки – небольшая шопинг-терапия еще никому не вредила – и в итоге купила со скидкой цветастое приталенное легкое платье с небольшим вырезом, подол которого заканчивался чуть выше колен. Обычно Хоуп не покупала подобные модели – признаться, она вообще практически не покупала платьев, – но это казалось нарядным и женственным, и Хоуп не устояла, хотя и не представляла, куда наденет его.
