Комментарии излишни.
Не могу сказать еще и о слове «кощунница». Это слово оскорбляет меня не только как нормального человека, живущего в XXI веке, но и как литератора по образованию. Дикое, отвратительное слово.
Но хватит брюзжать… Лучше скажу, что помогает мне жить (выживать). И даже радоваться жизни.
Прежде всего – чтение! С удивлением вспоминаю, что моя мама, самая интеллигентная в нашей семье, в последнее годы жизни почти совсем не читала. Только уже на пороге смерти попросила дать ей «Будденброков» Томаса Манна. Естественно, на немецком. К счастью, Т. Манн на немецком у меня был.
Мужу в старости, видимо, трудно было читать – точечные инсульты. Связь с миром он поддерживал благодаря «вражеским голосам»: слушал запрещенные в СССР Би-би-си, «Голос Америки», «Немецкую волну» и западногерманские радиостанции на немецком языке. Даже засыпал с радиоприемником на подушке.
Ну а я читаю запоем и все подряд, как гоголевский Петрушка… Читаю газеты от корки до корки – долгие годы – «Известия», теперь «Новую газету» и еженедельник «Аргументы и факты», хотя иногда в нем печатается черт знает что. Но Костиков все равно там присутствует.
Читаю детективы, а в прошлом их в руки не брала. Теперь читаю детективы классических английских авторов: Агаты Кристи, Джеймса Хедли, Чейза, Эрла Стэнли, Гарднера – американского классика детективов, но чаще наших детективщиков – Т. Устинову, Т. Полякову и т. д.; имя детективщикам – легион.
Читаю я даже переводные дамские романы. Правда, эти романы читаю обычно только тогда, когда давление зашкаливает за двести.
С огромным удовольствием открыла для себя книги документального жанра, в том числе переводные. Особенно биографии великих людей, которые написаны сейчас, в век информационного взрыва. Ведь ныне нашим авторам доступны западные архивы, а иностранным авторам – наши архивы. Так, прочла книгу о Чехове «Жизнь Антона Чехова» Дональда Рейфилда, а также книгу о Бродском Бенгта Янгфельдта. Уже после того, как мне минуло сто лет, прочла книгу Проффера «О вдовах»: о Надежде Мандельштам, о Лиле Брик, о Елене Сергеевне – вдове М. Булгакова. И книгу Эллендеи Проффер Тисли «Бродский среди нас».
Прочла «Бориса Пастернака» Дмитрия Быкова и его же работу о Горьком, а недавно книги «Июнь», а также «Один». Очень обрадовала работа дотоле неизвестного мне автора Павла Басинского – «Лев Толстой: Бегство из рая», подробнейший рассказ о последних днях Льва Толстого. Мое поколение читало об этих днях сотни раз. А вот оказалось, что то же самое можно рассказать заново, да так умно и увлекательно, словно речь идет о чем-то совершенно новом. Прочла и книгу Басинского о Горьком. Горького в мое время превратили в икону. Но на эту икону молиться не хотелось. Теперь с помощью Басинского и Быкова поняла, что Горький все же был неоднозначной фигурой.
Ну и конечно, в последние годы с наслаждением перечитываю воспоминания наших гениальных «старух» (старухами они мне казались много лет назад, когда я была еще сравнительно молодой): воспоминания Надежды Мандельштам, Эммы Герштейн, Лидии Гинзбург. Эти женщины – кладезь ума и наблюдательности – запечатлели в своих мемуарах жизнь людей в 1920–1930-х годах так, как это не сумели сделать наши самые талантливые писатели – их современники.
С большим удовольствием перечитала книгу Эренбурга «Люди, годы, жизнь». Вот кто оставался истинным европейцем даже в годы сталинщины. И как он много видел и понимал.
С огромным интересом прочла «Время секонд хэнд» Светланы Алексиевич. Порадовалась, что ей дали Нобелевскую премию. И возмутилась тем, как мало было откликов у нас на эту заслуженную награду. Вот бы нам погордиться тем, что существует такая русскоязычная писательница Алексиевич. Правда, ее книгу не стали запрещать, как «Живаго» Пастернака. Но мне кажется, что реакция на Нобелевскую премию могла быть все же поумнее.
Одним из самых главных читательских событий стала для меня книга А. Чудакова «Ложится мгла на старые ступени»; ее я перечитала, заканчивая книгу своих мемуаров «Косой дождь».
У Чудакова, по-моему, как ни у кого другого, ясно показано раздвоение нашего сознания при советской власти. Все мы, подобно многочисленной родне чудаковского деда, жили как бы в разных мирах: в мире советском и в мире домашнем, что ли. В советском мире поощрялись и восхвалялись коллективизм, единомыслие, чинопочитание, послушание, слепой патриотизм, оптимизм плюс тотальная недоверчивость, сиречь бдительность.
В домашнем мире все было наоборот: ценились инициатива, предприимчивость, стойкость плюс доверчивость.
Рабы советской власти, мы ее в душе не уважали и не любили, иногда даже ненавидели и постоянно потешались над ее идиотизмом. Дома мы были не советские, а антисоветские, за исключением очень карьерных людей.
И конечно, в книге Чудакова восхищает «робинзонство» ее персонажей, то есть умение настоящих людей выживать и трудиться в самых экстремальных обстоятельствах. По-видимому, труд, даже самый дурацкий, помог человекам в СССР сохранять человеческий образ. Первым, впрочем, сказал об этом Солженицын в «Одном дне Ивана Денисовича».
Прочла я и «Время Березовского» Петра Авена. Была потрясена смелостью автора. Писать так откровенно о недавнем прошлом, по-моему, еще никто не решался. А особенно из тех, кто был непосредственным участником этого оболганного многими прошлого.
Можно без конца перечислять авторов, которых я в эти последние годы читала или перечитывала (перечитывать классиков: Чехова и Толстого, Лескова и Салтыкова-Щедрина – мое любимое занятие). Безусловно, чтение так или иначе связано с моими мемуарами. И тут надо признать, что мемуары эти, которые начались как забава и которые я писала целую вечность, были для меня, пожалуй, самой важной опорой – костылем, что ли. Без этой опоры нормально существовать я не смогла бы, оставшись одна без сына, да и без старых друзей.
Ну а что еще, кроме книг и моих литературных дел, помогает мне жить и не отчаиваться? Вернее, отчаиваться только среди ночи и под утро…
Помогает жить и моя семья, хоть она в далекой Америке – сын с женой и его семья: мой внук Даня, его жена, и мои правнуки – малышка-правнучка и ее братик. Малышку зовут Люси́ль-Мэй; Люси́ль, надеюсь, в мою честь, а Мэй – потому что ее ждали в мае. Родилась она, правда, 20 апреля. Но все равно – она Люси́ль-Мэй. Сейчас ей уже пять лет. Люси́ль у нас, разумеется, красавица и умница. Чудо, что я дожила до ее рождения (она поздний ребенок). Чудо, что увидела Люси́ль своими глазами. Кроху привезли в Москву, когда ей еще не было и годика. Ну а в ноябре 2014-го у Люси́ль появился братик Лен, мой правнук. И вот он уже ходит-бегает и даже что-то лепечет.
Не буду гневить судьбу. Судьба мне улыбается. Повторяю это как заклинание. У меня замечательный сын. Замечательный внук. Плюс их жены. И в придачу еще две родные крошки – девочка и мальчик.
Тут я, мне кажется, окончательно впала в сентиментальность. И чтобы сойти с этого гибельного в моем возрасте пути, призову на помощь свое изрядно потрепанное чувство юмора и замечу, на моих поминках никто не скажет: мол, какая жалость, дорогую покойницу сразила безвременная кончина!
