Оставим, однако, в покое тему олигархов. Вернемся к теме русских купцов-богатеев. Почему многие передовые люди на Руси относились к ним так предвзято?
Капитализм в России народился поздно. Даже предпосылки к нему были созданы только в 1861 году, когда царь Александр II своим Манифестом отменил крепостное право и в результате появился какой-никакой рынок труда, рынок наемных рабочих. Но только в 1906 году, стало быть уже в новом веке, после Столыпинских реформ, крестьяне, вышедшие из общины, смогли стать полноценным классом новых богачей-капиталистов… И пошло-поехало. На Руси начали в бешеном темпе строить фабрики и заводы, жилые дома и железные дороги, банки и универсальные магазины, буровые вышки и верфи. Россия «ситцевая» и помещичья стремительно превращалась в Россию железную и капиталистическую…
Первая веха, как сказано, 1861 год. Но уже в 1917 году произошла Великая Октябрьская революция, которая покончила с русским капитализмом, казалось, раз и навсегда. И раз и навсегда покончила с русскими купцами и промышленниками. А потом и с богатыми крестьянами-кулаками, крепкими хозяевами, из которых и вырастали эти самые богачи-торговцы, домовладельцы и заводчики.
Но с 1861 до 1917 года прошло всего-навсего пятьдесят шесть лет. Или одиннадцать пятилеток. А с 1906 до 1917 года – всего-навсего одиннадцать годиков. Или две пятилетки…
Мне, воспитанной при советской власти, куда удобней считать пятилетками.
Итак, девять пятилеток, чтобы начерно построить капитализм, и две пятилетки, чтобы все завершить наилучшим образом и начать выдумывать красивые историйки и патриотические анекдоты о русском капиталисте – недотепе, который даже продвинутых англичан и немцев заткнул за пояс. Не говоря уже о дурачках янки (американцах).
Может, так все и случилось бы, если бы… Если бы за одиннадцать пятилеток не произошло столько ужасных, кровавых событий. А именно: две войны – Русско-японская война 1904–1905 годов и Первая мировая война 1914–1918 годов. И три революции: революция 1905 года, Февральская революция 1917 года и Октябрьская революция в ноябре того же 1917 года.
Но даже и это, возможно, удалось бы как-то преодолеть молодым русским капиталистам, если бы не постоянные эксцессы и катаклизмы. Увы! Даже в относительно мирное время у нас в стране не было мира. Казалось, крепостничество, лопнув, как нарыв, вынесло наружу и кровь, и гной. Фирменным знаком тех пятилеток стали «столыпинские галстуки» – виселицы, каторга – «мертвый дом» – и казачьи нагайки…
В моих юношеских учебниках, стало быть, в советских учебниках, годы перед Октябрьской революцией по праву назывались годами разгула реакции. Я назвала бы их также годами разгула антигосударственного террора.
На Александра II, Царя-освободителя, покушались шесть раз. На седьмой убили. На Столыпина, министра-реформатора, – восемь раз. И тоже убили. И не счесть, сколько губернаторов и министров, сколько князей и царских чиновников пали жертвой бомбистов.
Гражданского мира как не было, так и не стало.
Так это, по крайней мере, видится мне из XXI века.
И все же, и все же… Из моего прекрасного далека я вижу, как много хорошего сделали для России проклятые эксплуататоры: русские предприниматели, русские купцы и фабриканты – словом, русские капиталисты…
В первом очерке этой книги «Золотая моя Москва» я вспоминала не только древний Кремль, построенный итальянцами, не только белые стены Китай-города, снесенные большевиками в 1930-х, не только дворянские особнячки, превращенные в ильф-и-петровские «вороньи слободки»… Прежде всего я вспоминала красивые, добротные, многоэтажные жилые дома, возведенные капиталистами на рубеже XIX–XX веков. Дома с красивыми подъездами, широкими лестницами, с лифтами, забранными ажурными решетками (эти роскошные лифты давно заменили на тесные и неудобные). В таких домах были просторные квартиры с высокими потолками и огромными окнами, широкие коридоры и комнаты для прислуги, в которых потом поселились целые семьи. И жили в этих домах, что в Москве, что в Петербурге, что в Саратове или в Самаре, известные люди. Возможно, к примеру, знаменитый адвокат Плевако, который защищал отнюдь не одних богатых и влиятельных лиц, но и рабочих-стачечников (процесс 1886 года), и бунтарей-крестьян (1905), и даже нищую старушку – ее хотели засудить за копеечную кражу. И конечно, в новых роскошных домах снимали квартиры знаменитые врачи, вроде военного хирурга Склифосовского и терапевта Боткина – основателя целых разделов медицины, и крупные инженеры, и архитекторы с мировым именем. И даже вымышленный Булгаковым профессор Преображенский.
Совершенно очевидно, что новые и старые богачи: Демидовы, Рябушинские, Хлудовы, Гучковы, Бахрушины, Монташевы, Прохоровы, Мамонтовы, Морозовы, Рукавишниковы, Михельсоны, Солдатенковы, Третьяковы, Абрикосовы и многие другие – не могли бы процветать, не появись тогда на Руси великое множество первоклассных специалистов своего дела: адвокатов, врачей, инженеров и изобретателей. И они тоже стали богатыми, хотя и победнее новых «олигархов».
Но и сами «олигархи», и специалисты – их помощники – хотели не только приумножить свои капиталы – кто этого не хочет? – но и послужить простому народу, бедному и темному. Они мечтали, как выражались тогда, «сеять разумное, доброе, вечное».
И вот московский купец Станиславский-Алексеев основал театр МХТ, от которого позднее отпочковались и МХАТ Второй с гениальным Михаилом Чеховым, и Вахтанговский театр.
Станиславский неустанно повторял, что его и Немировича-Данченко Художественный театр – это общедоступный театр, то есть народный, созданный для народа и во имя народа. «Не забывайте, – говорил Станиславский, – что мы стремимся осветить темную жизнь бедного класса, дать им счастливые, эстетические минуты среди той тьмы, которая окутала их. Мы стремились создать первый общедоступный театр, и этой высокой цели мы посвящаем свою жизнь».
И никого в мире не удивляло, что в начале XX века этот русский Художественный оказался впереди планеты всей. Что с него брали пример и в Западной Европе, и в Америке. Учились новаторству и демократизму…
Но может быть, продвинутый купец Алексеев был исключением из правил?
Ничего подобного. Недавно прочла, что в 1889 году, когда выяснилось, что основанная Ник. Рубинштейном Московская консерватория вконец обветшала, на помощь пришли меценаты: тот же Морозов, сахарозаводчик Павел Харитоненко, а команда архитектора В. Загорского отказалась от платы за строительство прекрасного здания с одним из лучших в мире по акустике Большим залом и с уникальным органом, заказанным в Париже…
Но и в живописи некоторые русские купцы, как оказалось, разбирались лучше, чем буржуа в странах Западной Европы.
В то время как состоятельная публика во всем мире продолжала восхищаться стилем модерн и немецким символизмом, продолжала украшать свои жилища репродукциями с картины Бёклина «Остров мертвых», русские «олигархи» Щукин и Морозов открывали человечеству великих новаторов: французских художников конца XIX – начала XX века.
