* * *
Не знаю, стоило ли полвека спустя вспоминать обо всем этом, ведь никого из действующих лиц уже нет. Вспоминаю только потому, что вокруг имени Солженицына до сих пор не утихают странные, на мой взгляд, споры и свары. Причем нападают на большого писателя и слева и справа – условно говоря «западники» и «патриоты». Одни порицают за то, что он уехал из Советской России, другие за то, что вернулся в путинскую Россию. Забыли, что Солженицына из СССР выдворила, изгнала советская власть, а вернуться в Россию, закончив «Красное колесо», он мог только при Путине.
Ругают классика в первую очередь за его публицистические труды, то есть за его взгляды и пристрастия. Ругают за статьи в сборнике «Из-под глыб», за все без исключения письма, памфлеты, призывы, обращения и особенно за книгу «Двести лет вместе». Однако и художественные произведения гения подвергаются критике.
В «Раковом корпусе» будто бы неправильно изображены отрицательные персонажи: Русанов и его дочь Авиета. В «Круге первом» слишком окарикатурен преуспевающий журналист Галахов, в котором легко угадывается сталинский любимец Константин Симонов. И уж совсем плохо показан Сталин. Сарнов в книге «Солженицын» прямо пишет, что Анатолий Рыбаков, «беллетрист средней руки», и тот лучше изобразил Сталина. Оставим на совести Сарнова «беллетриста средней руки»; по-моему, Рыбаков был хороший писатель. Но как вообще можно сравнивать персонажа, созданного одним автором, с персонажем, созданным другим автором? Пусть даже при том, что речь идет об исторической личности? Лучше – хуже. Не может один писатель видеть своего героя или антигероя так, как его видит другой писатель. Но критикам Солженицына это невдомек!
Даже великая книга «Архипелаг ГУЛАГ» подвергается дурацкой критике. Иногда это доходит до абсурда. Прочла воспоминания какой-то дамы, которая возмущается тем, как Солженицын изобразил в «Архипелаге» сцены ареста в годы Большого террора. «А я помню, – пишет эта, извините, идиотка, – совершенно спокойных, вежливых людей, которые пришли за матерью; обыск тоже был спокойным. Муж тоже помнит спокойный и тихий обыск в их доме». Мол, у писателя энкавэдэшники сплошь жестокие и бесчувственные хамы, а мужа дамочки репрессировали вполне вежливые и незлобивые люди…
Но оставим эту даму в покое. Самое главное, что манера критики Солженицына – это вообще нечто новое в истории русской культуры…
Известно, что прогрессивная Россия, в том числе Белинский, с горечью и негодованием отнеслась к «Выбранным местам из переписки с друзьями» Гоголя. Мы знаем также, что Чернышевский и Добролюбов не одобряли ни «Записок из подполья» Достоевского, ни его «Дневников писателя». А уж советские критики 1920-х годов Луначарский, Переверзев, Полонский и вовсе не признавали идеологических постулатов ни Гоголя, ни Достоевского. Считали эти постулаты глубоко реакционными и вредными.
И все же я не могу себе представить, что кто-нибудь из литкритиков прошлого написал бы, что ему не нравится, как Николай Васильевич Гоголь изображал Хлестакова, или Собакевича с Плюшкиным, или Башмачкина. Мол, окарикатурил их. Не могу также подумать, что даже такие лихие ребята, как советские критики 1920-х годов, написали бы, что Неточка Незванова или Сонечка Мармеладова уж слишком «униженные и оскорбленные», чересчур слащавые, добродетельные и слезливые…
Глубоко убеждена: ругать писателя за то, что он пишет не так, как надо, было возможно только в СССР, и то начиная с 1930-х годов.
Только там и тогда учили правильно писать прозу, сочинять музыку, рисовать портреты и ваять статуи. Только там и тогда – глухие диктовали людям с абсолютным слухом, слепые – зрячим, бездари – талантам. «Я другой такой страны не знаю…»
И те, кто учил, учил и учил, не хотят переучиваться до сих пор. А ведь уже четверть века прошло, как СССР нет…
Холодные сапожники…
В XIX веке и в начале XX литературные критики в России были почти так же известны, как писатели. Лет в десять-двенадцать я зачитывалась не только русскими классиками, но и Белинским, Добролюбовым, Писаревым. «Войну и мир» одолела чуть позже, правда, живу с ней до сих пор. А в начале 1930-х, еще не поступив на литфак в ИФЛИ, читала для собственного удовольствия критические статьи Луначарского, первого советского наркома просвещения; статьи Воронского, Петра Когана (он писал о западноевропейской литературе) и других литкритиков-марксистов, имен которых уже не помню. Знаю только, что большинство этих ученых погибли от рук чекистов в годы Большого террора.
Но и сами предреволюционные и послереволюционные политики в России были не чужды литературной критике начиная с Плеханова или Воровского. Особо надо вспомнить образованнейшего наркома иностранных дел Чичерина, который был не только блестящим пианистом и большим знатоком музыки, но и знатоком литературы. Знакомясь с его перепиской с Луначарским, просто диву даешься, как этот человек уже в 1920-х понял, что ленинская политика подчинения литературы партийным нуждам приведет к ее полной деградации. И еще, честно говоря, читая письма Чичерина, поражаешься «попятной» эволюции российской дипломатии – от Чичерина к Громыко и далее к… Захаровой!
В годы нэпа Есенина хвалил лично Троцкий, а патроном Пастернака считался Бухарин. Да и Ленин критиковал Маяковского именно как поэта.
Казалось даже, что лишь только вожди разберутся с неотложными делами, они примутся за литкритику… Этого, слава богу, не случилось.
Зато при Сталине литературная критика как таковая окончательно выродилась. Критики стали чем-то вроде погонщиков скота, которым власть доверила выбраковывать ненужные экземпляры.
Конечно, я формулирую грубо. Но, в сущности, при Сталине так и было… Некоторых представителей изящной словесности «выбраковывали», а некоторых поощряли хорошими «стойлами»-квартирами и отборными «кормами» из спецраспределителей.
И если при Брежневе и далее писатели и даже литкритики в СССР не перевелись, то только благодаря исконной талантливости российского народа.
Это преамбула. А за ней последует «оживляж», как говорили в мое время некоторые интеллигенты. Для «оживляжа» попробую изобразить портреты трех литкритиков.
Портрет номер 1. Литкритик говорит одно, делает другое.
Перед Великой Отечественной войной на литературном Олимпе появился влиятельный молодой литкритик Анатолий Тарасенков – компанейский малый, человек способный, в меру карьерист, с партбилетом в кармане и вдобавок с умной женой Машей Белкиной.
Все это были плюсы. Минус был один: Тарасенков – черт попутал – любил и понимал русскую поэзию. А на его беду поэтов на Руси в годы сталинских пятилеток, колхозов, совхозов и уничтожения кулачества как класса фактически не осталось, если не считать Пастернака, с которым надо было непрерывно бороться… Появилось новое племя поэтов только после войны.
Насчет старых поэтов я ничуть не преувеличиваю…
Блок умер уже в 1921-м, Хлебников – в 1922-м, Есенин покончил с собой в 1925-м, Маяковский – в 1930-м, Гумилева чекисты расстреляли в 1921-м, Мандельштама энкавэдэшники бросили в безымянную могилу в 1938-м. Крестьянских поэтов Клюева, Клычкова, Орешина органы также убили в годы Большого террора, а заодно и Бориса Корнилова.
