И не надо удивляться, что образы героев при социализме и при нацизме почти совпадали. Оба движения, и нацистское, и коммунистическое, сформировались в эпоху повального увлечения Ницше и его «находкой» – «белокурой бестией». Ницше повлиял и на основоположника пролетарской литературы Максима Горького, и на будущего коллаборациониста, эстета Кнута Гамсуна, повестями которого в мое время увлекались и в СССР.
Трудно себе представить, до какой степени весь облик Льва Гинзбурга не соответствовал этому эталону героя. Лев был очень маленького роста, с очень короткой шеей, так что временами смахивал на горбуна. Маленькие ручки и короткие ножки свидетельствовали о его щуплости и, так сказать, неприспособленности ни к спорту, ни к грубому мужицкому труду.
Ко всему прочему, в паспорте у Льва Гинзбурга стояло роковое слово «еврей». А после 1945 года, когда Гинзбург начал свою самостоятельную жизнь, слово «еврей» в паспорте в Москве было почти столь же опасно, как «желтая звезда» на пиджаке в 1930-х в Берлине. Подчеркиваю, на пиджаке и в Берлине – еще не на лагерной робе.
Правда, Лев Гинзбург был блистательным человеком, талантливым, умным и остроумным. И обладал редким даром – умением смеяться над собой. Но какое дело было до всего этого властям в чиновничье-бюрократическом, до ужаса мрачном и до зевоты скучном государстве, именовавшемся Страной Советов?
Ни малейшего шанса преодолеть «пятый пункт» в СССР у Льва Гинзбурга, увы, не было. Он не мог стать ни великим математиком, ни великим физиком, дабы его в будущем использовали для создания нового оружия. Не одарила природа Льва и сверхъестественным музыкальным талантом – он явно не был ни вторым Эмилем Гилельсом, ни вторым Давидом Ойстрахом. Хорошо еще, что Гинзбурга как участника войны против милитаристской Японии приняли в МГУ, на филологический факультет, где он начал изучать немецкую литературу.
Дальнейший путь был ему, по-моему, предначертан самим еврейским богом по имени не то Иегова, не то Ягве… Лев Гинзбург должен был стать скромным учителем немецкого языка в школе. Жениться на тишайшей девушке, тоже учительнице. И тихо жить-поживать на своей Сретенке в родительской квартире, кажется, на первом этаже.
Но Лев Гинзбург этот путь отверг. Он стал заниматься тем, к чему чувствовал призвание. А именно немецкой поэзией. Я намеренно не говорю «начал переводить», ибо переводами в середине XX века в России занялась тьма народу, а выбились в люди, получили известность – считаные единицы. Кроме того, всех великих немцев – Гёте, Гейне, Шиллера – перевели еще до революции 1917 года и не один раз. А после в Москве существовала своя «могучая кучка» переводчиков немецкой поэзии во главе с Вильмонтом и Левиком.
Но Лев Гинзбург не только стал знаменитым переводчиком – он открыл современникам глаза на многие шедевры немецкой поэзии.
К тому же ухитрился, по меркам советского общества, разбогатеть и даже осуществить мечту всех советских интеллигентов – как лириков, так и физиков: постоянно ездить за границу в командировки… Сделал он и, так сказать, служебную карьеру: стал бессменным председателем влиятельной секции переводчиков во влиятельнейшем Союзе писателей!
Существует апокриф о том, как впервые заговорили о Льве Гинзбурге.
Будто бы на филфак, где Лев учился, прибыл Иоганнес Бехер в сопровождении известной в ту пору поэтессы Маргариты Алигер. Вечер с Бехером проходил чрезвычайно успешно: он сам и другие читали переводы его стихов.
Напоминаю, Бехер был, пожалуй, единственным из известных немецких литераторов, который эмигрировал из нацистской Германии не на Запад, а в СССР. В молодости он вступил в немецкую компартию и остался верен своему выбору: после войны вернулся в ГДР, а не в ФРГ.
Под конец вечера в университете кто-то из студентов попросил Бехера прочесть несколько его ранних стихов. На немецком. Мол, хочется услышать, как эти стихи звучат в подлиннике…
Улыбнувшись, Бехер – он был тогда министром культуры в ГДР – сказал, что не помнит своих ранних стихов наизусть.
И тут где-то на самой галерке встал Лев Гинзбург и сообщил, что он помнит ранние стихи Бехера на немецком, готов тут же записать эти стихи и передать их автору. Пусть прочтет.
И будто бы все так и произошло. Иоганнес Бехер прочел в МГУ свои прекрасные экспрессионистские стихи, написанные еще в 1914 году, в дни его далекой молодости.
Считается, что с этой встречи с Бехером и началась карьера Льва.
Но не надо думать, что все в жизни Гинзбурга проходило столь же триумфально. Я помню комическую сценку, которая отнюдь его не красила.
Однажды супруги Гинзбурги прибыли к нам на Ленинский проспект на недавно купленном «жигуленке». Лев был за рулем, но рядом с ним сидел инструктор. Лев взял себе в учителя не просто опытного шофера, а шофера-гаишника. Именно гаишник учил хитрюгу Льва и его жену Бибису Ивановну – для нас Бубу – искусству вождения.
В тот день получилось так, что, пока муж и Гинзбурги мило беседовали в кабинете, я кормила проголодавшегося гаишника на кухне. И он, что называется, изливал мне душу. По словам гаишника, ему стыдно брать деньги у Льва Владимировича. Ведь Лев Владимирович никогда в жизни не научится водить машину самостоятельно.
– Говоришь ему: включай поворот, сбрасывай газ, поворачивай направо. А он нажимает на газ и поворачивает налево. И так всю дорогу. Бибиса тоже не слишком понятливая баба, но она с грехом пополам будет ездить. А Лев Владимирович – никогда.
Прошло уж не знаю сколько времени, но Лев сел за руль и уже не вылезал из машины. Ездил и днем и ночью. Он был человеком дела и, видимо, понял, что машина облегчит ему жизнь. В таком случае надо было научиться водить. А раз надо, стало быть, надо. И он научился. И машины свои вовремя менял, и имел всегда хорошего механика, который за его автомобилем следил.
Но тут пора объяснить современному человеку, какую роль машина играла в жизни советского интеллигента-гуманитария. Автомобиль для интеллигента-гуманитария, за редким исключением, был не средством передвижения, а средством поддержания престижа. Так сказать, для форса.
Хозяин автомобиля имел со своим детищем хлопот выше крыши. Начать с того, что для покупки отнюдь не дешевого авто следовало выстоять очередь длиною в несколько лет. И еще искать блат, чтобы тебя, упаси бог, не выкинули из этой очереди. Далее, счастливый автовладелец ни одной ночи не спал спокойно, если у него не было гаража. Но и это далеко не все. Советские автомобили – а других не продавали – без конца ломались. И коли ты не был хорошим механиком, то тебе приходилось не столько ездить на машине, сколько лежать под машиной, пытаясь хотя бы установить поломку. И наконец, время от времени в СССР пропадал бензин, и на бензоколонках выстраивались гигантские очереди.
Посему большинство собратьев Льва по перу использовали машины либо только для поездок в Дома творчества или на дачу, либо для того, чтобы прокатить на ней приглянувшуюся девушку. Лев, как видно из моего писания, был исключением из правил…
