— Назад! — приказал он таким тоном, что никто не посмел двинуться, и въехал во двор неторопливой рысью.
За ним следовал Эрве, а за ним — повозка. Едва передвигаясь, они добрались до традиционной обители рыцарей.
Внутри обширный двор усиливал впечатление мощности, созданное внешними укреплениями. С трех сторон тянулись большие конюшни, седельная мастерская, кузница, оружейная, а в самой низкой части — стойла для лошадей и различные помещения для «братьев-мастеров»: хлебопеков, бочаров, столяров и т.п. Все усиленно трудились для своего, очевидно многолюдного, командорства: помимо нескольких сержантов, целая группа тамплиеров упражнялась в метании копья в чучела рядом с оружейной, и волна пыли поднималась из-под подков их коней.
Оливье и Эрве остановили своих лошадей перед лестницей, которая вела в жилище: на площадке только что появился командор, которого можно было узнать по жезлу и по исходившей от его облика властности.
Лицо у него было длинным и худым, почти иссохшим, под нависающими бровями светились холодным металлом глаза, глубокие морщины окаймляли растянутый в ниточку рот с презрительной складкой. Седая борода отливала желтизной, но мужчина этот, судя по всему, был лыс, потому что из-под белого колпака не выбивался ни единый волос. На нем было белое одеяние с красным крестом, которое соответствовало уставу, но рукоять и ножны свисающей с пояса шпаги блистали золотом и рубинами, что было совершенно необычно для «бедного рыцаря Христа».
Несмотря на возраст, — если ему и не было восьмидесяти, то он не дотянул до этого возраста совсем немного, — он держался чрезвычайно прямо, и поза его выражала надменность, которая сразу настраивала против него, хотя он пытался улыбаться, обнаруживая отсутствие во рту нескольких зубов. Улыбка эта совершенно не отражалась в ледяных глазах, устремленных на Оливье.
— Добро пожаловать во имя Христа, братья, — проронил он. — Мне сказали, что вы принадлежите к семье Куртене. Случилось так, что я знавал в жизни многих из них, поэтому позвольте мне спросить вас, к каким Куртене относитесь вы?
— К Куртене из Святой земли, там родились мои предки, — сухо ответил Оливье, которому не понравилась встреча, слегка походившая на допрос.
Принимая гостя, обычно не полагалось расспрашивать его о родственных связях, поэтому он продолжил:
— Можем ли мы, в свою очередь, узнать, каким именем следует нам приветствовать хозяина дома?
Вопрос со стороны простого рыцаря тоже был дерзким, но командор, по видимости, не оскорбился.
— Меня зовут брат Антонен д'Арро, — небрежным тоном ответил он.
Теперь внимание его обратилось на повозку и ее содержимое. Пока гости спешивались, он подошел в сопровождении своего капеллана и двух рыцарей, которые присоединились к нему, поближе к повозке. Он приказал откинуть мешковину и задумчиво уставился на гроб, тогда как Эрве д'Ольнэ, не дожидаясь вопроса, который явно назревал, поторопился коротко дать ему необходимые объяснения. После чего брат Антонен заметил:
— Должно быть, ваш брат Мартен был совершенно необыкновенным человеком, коль скоро ему оказали... такую странную милость? Ведь по традиции тамплиера обычно хоронят там, где он умер... разумеется, в освященной земле!
Фальшиво добродушный тон, плохо скрывавший неуместное любопытство, ибо в Храме никогда не задавали столько вопросов гостям, оказавшимся в доме проездом, крайне не понравился Оливье, который замкнулся в молчании, предоставив своему спутнику продолжать диалог.
—Да, он действительно был необыкновенным, — сказал Эрве, выказывая добродушную почтительность. — Иначе и быть не может, поскольку Его Святейшество Папа соизволил выдать нам краткое разрешение препроводить покойника на родную землю вместе с материалом, который нужен для весьма важной работы. Брат Мартен был великим ученым...
— Прекрасно! Значит, нам следует перенести его в часовню, чтобы наши братья могли воздать ему посмертные почести.
— Боюсь, это невозможно. Нам предписали не сдвигать с места гроб, который очень тяжел, пока мы не доберемся до места назначения. И мы будем охранять его всю ночь, поочередно сменяя друг друга.
— Но почему?
— Нам это неизвестно, — холодно отрезал Оливье. — Мы исполняем, как должно, полученный приказ, который не подлежит обсуждению.
Это прозвучало резко и категорично. Антонен д'Арро не стал настаивать. Повозку переместили под ближайший к часовне навес, а лошадей отвели на конюшню. Гостям же предложили разделить с братьями вечернюю трапезу. Было уже поздно. Они поторопились совершить омовение и, насколько возможно, очистить дорожную пыль: согласно уставу, тамплиеры должны были вкушать пищу чисто одетыми. Затем, по сигналу колокола, один из братьев проводил их в столовую, где два стола, накрытых белой скатертью, ожидали тамплиеров. Каждое место было отмечено миской, кубком, ложкой, к которой каждый добавлял собственный кинжал, и ломтем хлеба. Как и во всех монастырях, рядом со столами стояла небольшая кафедра, за которой сидел один из братьев. Во время ужина, когда никто не имел права нарушать тишину, они должны были поочередно читать вслух какую-либо главу из Священных Евангелий.
Итак, тамплиеры в своих белых накидках выстроились перед столами и стали ждать, пока капеллан, стоявший справа от командора, который сидел во главе стола, не прочтет «Benedicte», а затем «Pater».
[23]
После этого каждый из сотрапезников занял свое место, причем вновь прибывшие оказались недалеко от брата Антонена — за исключением сержанта Анисе, который первым заступил на вахту у повозки. Все вынули кинжалы, чтобы резать хлеб и мясо, для которого настанет свой черед. Устав предписывал соблюдать так называемые «знаки уважения», согласно которым каждый тамплиер обязан был оставлять часть своей пищи беднякам. Чтец открыл книгу — в этот день это были «Деяния апостолов», а служители принесли большие блюда с мясом и овощами, другие же тем временем разливали по кубкам вино и воду, а иногда то и другое разом.
Давно привыкнув к ритуалу, который очень способствовал размышлениям, путешественники почувствовали себя в этой южной общине как дома, — собственно, они были даже довольны тем, что обычай избавлял их от назойливого внимания командора. Точно так же они совершенно не удивились и еще одному обстоятельству, с которым встретились, однако, впервые: присев на четвереньки рядом с братом Антоненом, какой-то человек получал от него кусочки хлеба и другой пищи, которые тот ему бросал, как собаке. Они знали, что это наказание за относительно легкую провинность — такую, как гневный спор с одним из братьев или рассеянность, замеченную во время молитвы, или другое невинное нарушение повседневных обязанностей. Виновник — молодой брат лет двадцати — демонстрировал, впрочем, вполне удовлетворительное смирение.
Когда ужин рыцарей завершился, Эрве ушел на смену Анисе, чтобы тот смог присоединиться ко второй очереди — оруженосцам и сержантам, а Оливье и все прочие направились в часовню для участия в последних дневных молитвах в честь Богоматери, после чего все отправлялись спать. Оливье с большим облегчением воспринял службу. С момента прибытия в Ришранк ему было не по себе, и он, исповедуя особую преданность Божьей Матери, ощущал утешительную силу любимого ритуала. Поэтому он молился даже с большим жаром, чем обычно, желая освободиться от тягостного чувства неловкости, к которому не привык.
