— Грабители? Нападения на такую мощную крепость? Вы сами-то в это верите?
— А что мне остается делать? Мы простые рыцари и должны подчиняться тем, кто стоит выше нас, если только это не вредит нашей миссии.
— Да, понимаю! Иначе говоря, мы командора еще и благодарить должны, потому что он удостоил нас такой просьбы? Уж лучше бы мы заночевали под открытым небом!
— Разделяю ваши чувства, но, когда бутылка вина откупорена, ее нужно выпить. А вы что скажете, сержант?
Анисе, который вообще ничего никогда не говорил, пожал плечами, но все-таки спросил:
— Куда нам его деть?
— Верно, — откликнулся Эрве. — Это настоящая проблема: мы не можем посадить его на повозку. Мы же не знаем, за что его наказали, может быть, он вор. Что если он попытается узнать, что находится в ящиках?
— Но я надеюсь, что ему дадут лошадь. Если бы его лишили рыцарского звания, он не был бы допущен к общему столу.
Тем не менее, когда утром брат Антонен привел к ним Юона де Мана, запястья у того были соединены короткой железной цепью, прикрепленной к браслетам на руках, ноги же оставались свободными — стало ясно, что никакой лошади ему не дадут. Увидев это, Анисе жестом предложил устроить его рядом с собой на козлах, где вполне могли бы разместиться двое.
— Передаю вам этого человека, чтобы вы отвезли его туда, где он должен находиться. Обращайтесь с ним так, как вам будет угодно, — презрительно сказал брат Антонен. — Это трус, недостойный того благочестивого дома, в котором будет сокрыто его бесчестие. Если он попытается сопротивляться, убейте его без колебаний!
— С чего он станет сопротивляться... ведь он, как вы говорите, трус? — возразил Оливье, который, присмотревшись получше к наказанному, ощутил смутную жалость, поскольку тот больше всего походил на затравленного зверя.
Небольшого росточка, щуплый, его трудно было представить в боевом облачении. Его сутулые худые плечи прятались под черным кафтаном, напоминавшим замусоленную тряпку. Глаз он не поднимал, так что разглядеть их цвет оказалось невозможным. Но Куртене по напряженной спине наказанного догадался, что тот сжимает зубы, боясь показать дрожь. Должно быть, ему было лет семнадцать-восемнадцать. Лицо его было исцарапано, голова обрита. Сержант взял его за руку, чтобы помочь подняться на козлы, а командор, наставив на него костлявый палец, проскрежетал:
— Езжай и не греши больше, чтобы получить отпущение! Подумай о том, что тебя ждет, и раскайся, тогда Господь проявит к тебе милосердие!
И голос, и жест были чрезвычайно красноречивы.
— Кого он хочет впечатлить? — прошептал Эрве, когда оба друга вновь оказались в седле. — На нас он даже не посмотрел. А этот несчастный, как мне кажется, хочет только одного — побыстрее убраться отсюда. И я его понимаю!
— Ты думаешь, ему будет лучше там, куда его отправляют?
— Предполагаю, что хуже, чем здесь, быть не может. Ты же видел рыцарский дом, где отменены правила вежливости и где дисциплина упала настолько, что каждый руководствуется только своим желанием? Где командор выставляет напоказ шпагу, унизанную драгоценными камнями? Я удивляюсь, что такого мог сделать этот бедный мальчуган. По виду он совсем не похож на преступника! Такой хлипкий, жалкий...
— Нельзя судить по внешности. Крысы приносят чуму.
— Вряд ли он на это способен. У него у самого вид больной... или голодный. Если за столом он имел лишь то, что давал ему брат Антонен, у которого миска была полна, то не стоит удивляться тому, что от него остались только кожа да кости, Оливье внутренне соглашался со своим другом. Хотя когда он вспоминал службу в крепостном храме, то готов был возразить ему. Эти тамплиеры с почти бандитскими рожами пели, как ангелы. В общем, он не знал, что ответить, и был признателен Эрве, когда тот сменил тему разговора:
— Где мы заночуем сегодня?
— Нигде. До Греу никаких командорств больше нет, нет и амбаров, и ферм. Поэтому я попросил дать нам в дорогу припасы. В воде у нас недостатка не будет, а погода стоит теплая. В Карпантра мы окажемся на территории папского государства, и там легко найти пищу: много паломников, которые идут молиться к могиле достопочтенной Анны, матери Девы Марии. Кроме того, в Апте можно просить помощи в епископате. Затем, после Маноска, мы переправимся через Дюранс и будем недалеко... от официального пункта назначения. То есть от крепости Греу, которую мы должны обогнуть, не заглядывая в нее, и вот тогда я имею право вскрыть письмо, запечатанное братом Клеманом.
— Но теперь нам придется посетить крепость, ведь именно туда мы должны доставить нашего случайного спутника?
— Именно это меня и тревожит! Ладно, — добавил он со вздохом, — будем надеяться, что там проявят любопытства меньше, чем в Ришранке... кстати, это неумеренное любопытство меня крайне смутило!
Их путь продолжался по живописным землям Прованса, которые Оливье вновь открывал с радостью, удвоенной от удовольствия, с каким он знакомил с ними своего любимого брата. Он был счастлив, что тому, кажется, Прованс понравился. Во время вечернего привала все расположились на берегу реки Эг, в небольшой бухточке, заросшей ивой и ольхой. В этом уютном местечке было очень приятно отдохнуть после знойных пустошей: сержант Анисе, чей талант рыбака спутники давно оценили, вновь продемонстрировал свои способности, добавив несколько форелей, которые были испечены на плоских камнях, к ветчине, сыру и хлебцам — дарам великодушного брата Антонена. Как и предполагал д'Ольнэ, юный Юон де Ман изголодался и с жадностью проглотил свою долю, отчего на его бледных щеках появилось некое подобие румянца. Возможно, он был признателен за обращение, которого, несомненно, не ожидал, но ничем этого не показал — за все время путешествия он произнес всего несколько обычных вежливых фраз. На ночлег он устроился рядом с Оливье, который привязал его к своему поясу. Молодой тамплиер спал, как сурок, после произнесенных хором молитв.
Шесть дней прошли без всяких происшествий: они поднимались с холма на холм, продираясь сквозь густую растительность и пересекая внезапно возникающие пустоши, где земля отливала яркими цветами — от охры до красного; их взорам открывались уже пересохшие поля с выступающими скалами над редкими речушками, пейзаж пленительный и суровый почти до дикости. Порой им встречались угнездившиеся в скалах деревенские домишки или невзрачная колоколенка какого-нибудь аббатства. Наконец, пройдя без труда по старому римскому мосту через шумные волны Дюранса, они сделали привал на другом берегу, примерно в одном лье от так называемого «Замка тамплиеров», чьи мощные стены выделялись на фоне безоблачного неба. Никто не удивился этой остановке, поскольку Куртене заранее объявил, что перед въездом в замок нужно остановиться и счистить дорожную пыль, накопившуюся за столько дней пути, чтобы более достойно сопровождать останки покойного брата, порученные их заботам. Все обычные действия были совершены, и Эрве заступил на первую вахту.
Исчезновение пленника они заметили на рассвете. Веревка, соединявшая его с тем, кто его сторожил, была очень ловко перерезана, и он ухитрился — только дьяволу известно, каким образом! — убежать бесшумно, как кошка, даже не звякнув цепочкой, соединявшей его запястья. Эрве д'Ольнэ, несший вахту у костра, разожженного между двумя камнями из сушняка, ничего не услышал, ничего не увидел, потому что беглец сумел проскользнуть в тени, где спали Оливье и сержант, с такой ловкостью, что ни один камень не скрипнул под его ногами.
