А потом наступила та рождественская ночь, воспоминания о которой так сладко волновали Санси... Тем вечером было холодно. Ветер, налетевший с Альп, свистел и завывал, но даже в самых глубоких равнинах слышался монотонный звон колоколов, которые призывали на полуночную мессу крестьян всех селений. Небо сверкало звездами, оно напоминало королевскую мантию, накинутую на плечи этих славных людей. С факелами и масляными лампами в руках они отправлялись праздновать великое таинство Рождества в церкви и часовни.
Колокол в часовне Валькроза гремел, как и все прочие, созывая обитателей деревушки — не больше двадцати домов! — к замку, где их уже ожидали. Когда люди входили во двор, их лица озарялись улыбками, причиной тому были аппетитные запахи, доносившиеся из кухни. Все знали, что после мессы их пригласят за праздничный стол, накрытый в большом зале, где они разделят со своей хозяйкой разнообразные яства.
Санси встречала гостей у ярко освещенного входа в маленькое святилище. Одетая в красивое платье из зеленого сукна — под цвет глаз! — с золотой вышивкой и меховой оторочкой из горностая, с вуалью на лице того же оттенка и кружевной шалью, наброшенной на плечи, она была невыразимо прекрасна, невзирая на чуть длинноватый нос, который всегда приводил ее в отчаяние. Она приветствовала всех чарующей улыбкой, открывавшей сердца славных крестьян, с которыми она после своего возвращения проводила Рождество, предпочитая их общество компании самых знатных сеньоров. Они были признательны ей, и в Валькрозе этот праздник с нетерпением ждали весь год. Это был тот свет, к которому они шли, словно волхвы к Вифлеемской звезде. Рядом с Санси, немного позади, стояли Онорина в огненно-красном платье и Жиль Пернон в своем лучшем кафтане, подбитом мехом. Тут же пристроилась и толстая Барбетта, жена Максимена, со всей семьей, разодетой в лучшие наряды и явно гордившейся своей близостью к хозяйке замка.
Внезапно Пернон тронул за руку Санси.
— Мадам! — пробормотал он, задыхаясь от радости. — Вы только посмотрите, кто к нам приехал!
Во двор входил рыцарь, ведя на поводу лошадь, с которой он спешился после изнурительного подъема. Очень высокий, он немного сутулился, вероятно, устав после долгого пути. Из-под широкого плаща поблескивала кольчуга, сбитый на плечи капюшон открывал светлые волосы, суровое, красивое и загорелое лицо с глубокими черными глазами, которое портил — не лишая, впрочем, обаяния — длинный шрам, протянувшийся от виска до уголка губ.
Санси почувствовала, что у нее остановилось сердце. Она пожирала глазами рыцаря, который направлялся прямо к ней, и во взгляде его полыхало пламя, прежде ей неведомое. Наконец она бросилась к нему навстречу и удержала его, когда он хотел преклонить колени. Ей хотелось видеть его лицо.
— Рено! Неужели я вновь вижу вас?
— Точнее, то, что от меня осталось! Я даже не надеялся, что вы узнаете меня... милая моя дама!
— Из-за вашей раны? Это не имеет значения, ведь вы совсем не изменились!
— Нет, нет, я изменился! А вот вы... вы изумительно красивы! Именно о такой женщине я всю жизнь мечтал!
— Вы мечтали обо мне? Значит, вы и в самом деле изменились... но проходите же! Сейчас начнется месса, и все ждут только нас! Когда служба завершится, я представлю нашим людям сеньора, приезда которого они ждали с таким же нетерпением, как и я.
— Вы хотите сказать, что принимаете меня... что желаете видеть после столь долгого отсутствия?
— В Марселе я сказала вам, что вы можете приехать, когда захотите. И вот вы здесь! Все хорошо. Пойдемте! — добавила она, взяв его под руку.
Вместе они вошли в часовню, которая звенела от рукоплесканий. Плачущий от радости Пернон не стал дожидаться их прихода и во всеуслышание Объявил прекрасную новость всем присутствующим. Возникший из-за этого переполох был прерван звоном колокола, который дернул за веревку мальчик из хора, возвестивший о прибытии священника — в данном случае, замкового капеллана.
В церкви, тесноватой из-за низкого свода и приземистых колонн, но благоухающей сосной и всеми травами пустоши, смешанными с ароматом елея, была отслужена прекраснейшая месса. В последующие дни и годы было отслужено множество других, но именно эта навсегда запечатлелась в сердце Санси. Потому что свершилось невероятное, потому что Рено не сводил с нее глаз, потому что сжимал ей руку на протяжении всей службы, и она понимала, что сейчас он любит ее по-настоящему. Не меньше, наверное, чем любил королеву, и, наверное, более страстно, ведь ему уже минуло тридцать пять лет, и он был теперь зрелым мужчиной, который уверен и в своем выборе, и в своих чувствах.
И когда, по окончании ночной трапезы, они оказались наедине, лицом к лицу, в большой господской спальне, куда их отвели самым церемонным образом, словно то была свадебная опочивальня, Санси, забыв все прежние страхи, стыдливость, вызванную пережитой скверной, позволила Рено развязать бант на своей рубашке и предалась страсти, которую, как она была теперь уверена, делила вместе с ним и которая вознаградила их сверх всяких ожиданий...
Только на следующее утро они начали разговаривать.
Рено нуждался в этом больше, чем Санси, — естественно, ведь ему надо было столько рассказать! Прежде всего, о своей жизни в Константинополе, городе, который стал очень опасным при императоре, сидевшем на скудной диете, но все же успешно противостоявшем Михаилу Палеологу, греческому претенденту на трон бывшей Византии. Убийственные стычки, все более и более опасные вылазки, поражения — вплоть до той ночи, когда один из жителей города провел врагов по подземному ходу, а император, спокойно спавший в своем дворце Буколеон, об этом даже не подозревал. Греки отвоевали свой императорский город и не намеревались больше отдавать его. Надо было бежать. Бодуэн, под защитой нескольких верных соратников, сумел занять место на галере, бросив по пути свою диадему, пурпурные башмаки и все знаки императорского достоинства. Латинское королевство, основанное после крестового похода, отклонившегося от религиозной цели
[15]
, рухнуло после пятидесяти семи лет существования.
— Мы добрались до Негрепонта
[16]
, потом до Сицилии, потом до Неаполя, затем была долгая дорога в Куртене: там он, больной и лишившийся всех иллюзий, встретился, наконец, со своей супругой Марией... как и я встретился с вами, но столь же бесславно!
— Зато в добром здравии, и за это я не устану благодарить Господа! Значит, из всех тех, кто на Кипре поклялся выступить на помощь своему несчастному сюзерену, никто не сдержал слова... Вы оказались единственным?
— Можно сказать и так, но не забывайте, что многие умерли, а другие, кого с трудом удалось освободить после тяжкого египетского плена, жаждали только одного — вернуться домой. Король тоже вернулся во Францию и, несмотря на казну, опустевшую из-за неудачного крестового похода, вновь стал мудро править, чем завоевал любовь подданных и восхищение соседей. Кстати, и на Святой земле он укрепил защитные укрепления многих городов и крепостей, оставив этот край в относительном спокойствии...
