Страдая от раны, которая разболелась еще сильнее, Матье вновь рухнул на дно лодки. Ковен и Эрве, тоже завороженные зрелищем догорающего костра, от которого исходил отвратительный запах, не обратили на него внимания. Оливье, снова взявшись за весла, попросил своего друга помочь Матье.
— Насколько я вижу, — ответил Эрве, — у него глубокая рана в левом плече. Сильно кровоточит, а кровь остановить нечем...
Оливье быстро снял кафтан и рубашку, которую протянул Эрве.
— Вот, — сказал он. — Попробуй обойтись этим. Эрве, скатав рубашку, с силой прижал ее к ране.
— Ты хоть знаешь, куда мы плывем?
— Я знаю только то, что нам нужно разглядеть масляную лампу, зажженную на правом берегу реки. Деревенька называется Пассиакум, но я не знаю, где именно она находится...
— Примерно в одном лье отсюда, — проворчал Матье. — Гребите, ребята, гребите! Чем раньше мы туда доберемся, тем будет лучше... но молитесь, чтобы Реми успел привезти туда женщин, иначе в темноте мы рискуем заблудиться...
— Сейчас мы в Сен... кажется, в Сен-Клу. Там брат Жан д'Омон хотел спрятать Великого магистра...
— Нет, это дальше, в лесу... До Пассиакума мы доплывем быстрее... Вот что: там над деревней возвышается замок с большой башней, которая вырисовывается на небе...
Внезапно Матье рассмеялся:
— Замок принадлежит... нашему доброму сиру Филиппу, который любит там предаваться размышлениям, когда не желает слишком удаляться от Парижа... И мы найдем там приют! Забавно, правда? Признайте, что это забавно!
— У вас начинается жар, мэтр Матье, — сквозь зубы бросил Ковен, который правил лодкой, стараясь избегать разговоров. — Вы говорите слишком много и слишком громко. Голоса по воде разносятся далеко, а мы беглецы...
— Сейчас я займусь им! — выдохнул Эрве, присев на колени возле раненого, чтобы удержать его, придавить тампон и, в случае нужды, заткнуть ему рот.
Помощник мастера был прав: жар усиливался, а раненый становился все более и более беспокойным, что вызывало опасения. Эрве не без труда удерживал мужчину — конечно, более пожилого, чем он, но очень и очень крепкого. В какой-то момент он подумал даже, что придется слегка оглушить Матье, чтобы тот лежал спокойно.
Последующие минуты казались беглецам чрезвычайно долгими. Две пары рук гнали лодку вниз по течению очень быстро, но было так темно, что эта гонка вслепую внушала тревогу, потому что глазу было не за что зацепиться. На такой скорости они вполне могли проскочить деревушку, даже не заметив ее. На правом берегу их взорам открывались холмы, а левый был плоским. Внезапно показался силуэт башни, еще более темной, чем ночь, и почти сразу Оливье присвистнул:
— Смотрите! На берегу... Лампа!
Все в лодке с облегчением вздохнули. Реми выполнил свою задачу. Они достигли укрытия, и Оливье с Ковеном начали маневрировать, чтобы пристать к берегу. Но кто-то, стоявший там, услышал плеск весел, и лампа начала раскачиваться. Подойдя к берегу, они различили небольшую пристань, на которой стоял какой-то человек. Лодка была всего в нескольких метрах от нее, но еще оставалась возможность для отступления. Оливье спросил:
— Реми?
— Да, это я... я вам свечу.
Сомнений не осталось, и лодка мягко уткнулась в песчаный берег почти у самых ног молодого человека, который старался поднимать лампу как можно выше.
— Тамплиеры? Где они? — разочарованно прошептал он.
— Казнены, а твой отец ранен!
— Тяжело?
— Прево проткнул ему плечо. Должно быть, раздробил кость. Рана болезненная, и у него жар... Но давай поговорим позже, — проворчал Оливье.
Матье осторожно подняли и переложили на песок. Должно быть, он потерял сознание, потому что даже не застонал.
— Мы понесем его на руках, — сказал Оливье. — Дом далеко?
— Нет, рядом. Как раз над большой Нормандской дорогой, которая идет вдоль Сены от Лувра.
Ковен в это время привязал лодку, толкнув ее в камыши, над которыми свешивались ивы.
— Как думаете, надежно она спрятана? — вслух подумал он.
— Здесь есть и другие лодки, в нескольких туазах отсюда, — ответил Реми. — Завтра мы ею займемся. Наверное, лучше ее затопить. А сейчас пойдемте!
Эрве и Оливье подняли Матье. Реми пошел впереди с лампой. Замыкал шествие Ковен. Они поднялись по склону, потом перешли через дорогу и двинулись по топкой тропинке, которая привела их к изгороди в колючках, заставленной изнутри круглыми поленьями. Их раздвинули, и перед мужчинами возник дом Бертрады, расположенный в середине сада. Три этажа под большой крышей, низкая дверь на крыльце из трех ступенек — пространство довольно ограниченное, но позади виднелось несколько подсобных строений. Ставни были закрыты, и свет сквозь них не просачивался, но на звук шагов распахнулась дверь, показался темный силуэт женщины со свечой в руке. Это была Жулиана.
— Вот, наконец, и они, матушка, — произнес Реми. — Но предприятие сорвалось, и отец ранен... В плечо, — добавил он сразу, заметив тревогу в карих глазах матери. — Он потерял сознание от боли. Будем надеяться, что это не слишком серьезно... За спиной Жулианы, опираясь на палку, появилась Матильда. Показался и чепец Марго. У нее был растерянный вид, она всплеснула руками и уже готова была вот-вот расплакаться. Матильда одернула ее и послала за чистыми тряпками для перевязки.
— Кладите его на скамью, — сказала Жулиана, склонившись сначала над восковым лицом мужа, а затем показав на лавку, стоявшую возле очага, где полыхал сильный огонь.
— Лучше на стол, если вы будете так добры убрать все, что вы наготовили. Никто из нас не хочет есть после того, что мы видели...
Женщины и в самом деле накрыли стол: нарезали хлеб, сыр, ветчину, поставили кувшинчики с вином. Хотя Бертрада заглядывала сюда редко после того, как поступила на службу к королеве Маргарите, она была доброй хозяйкой и следила за тем, чтобы ее «дачный домик» всегда был готов к приему гостей. За самим домом приглядывали и убирались в нем — чета стариков, которым покойный Эмбер разрешил приобрести клочок земли, где они трудились до того момента, когда король отменил рабство. Они жили в небольшом домике за садом и держали там кур, кроликов и свинью. Кроме того, у них была пасека. Имея право на половину урожая из сада и половину меда из ульев, они каждый день благословляли Бога за доброе сердце Эмбера и оплакивали его кончину, как будто он был их братом. Эти люди хорошо знали семью Бертрады, и прибытие Реми с тремя женщинами их ничуть не удивило, но они деликатно удалились к себе, как только поняли, что происходит нечто необычное. Их звали Обен и Бландина; поженились они так давно, что со временем стали походить друг на друга.
Матье раздели, и Оливье промыл ему рану вином с маслом. После перевязки его отнесли на второй этаж, где находились спальни, и уложили в кровать, оставив под присмотром жены и сына. В доме на ночь остались только мать и сын. Оливье и Эрве набросали для себя соломы под деревом в глубине сада. Здесь было прохладно, но приятно пахло яблоками и грушами последнего урожая, остававшегося на ветвях. Они по-прежнему соблюдали закон Храма, запрещавший им спать под одной крышей с женщинами. Впрочем, Ковен также отправился с ними и, прежде чем лечь, горячо помолился за души мучеников и тех своих спутников, кто напрасно пожертвовал своей жизнью...
