— Правда? — лукаво спросил Монту. — Как это здорово — заставить епископа и каноников трясти жирными телесами от страха, украсив собор голосом мстителей. Побеспокоить даже этого безжалостного короля! Это опьяняет и стоит жизни, поверьте мне! А моя жизнь не так уж дорого стоит!
— Она стоит столько, сколько стоит дело, которое вы защищаете... Иными словами, очень дорого... Но давайте поговорим о Нельском дворце... Дело будет горячим, как мне кажется, а у меня, увы, есть только кинжал, хотя пользоваться им я умею! Но мое любимое оружие — меч, — добавил Оливье со вздохом.
— Вам достаточно сказать лишь слово!
Пошарив в другом углу своего тайника, Пьер де Монту достал длинный меч из голубоватой стали, с золотыми насечками на ножнах и на рукояти, вынул его и подал гостю, изобразив нечто похожее на поклон.
— Берите и не бойтесь разорить меня, — сказал он спокойно. — У меня есть еще... ах да, я забыл: одной чудесной ночью я забрал его у дворянчика, который был не способен даже выхватить его из ножен. Вас это не огорчает?
На этот раз Оливье засмеялся. Добрым, радостным и веселым смехом: положительно, нельзя было устоять перед остроумием этого дьявола! Да, меч был великолепен: давно он не держал такого в руках! Великолепное оружие — по качеству металла, а не по украшениям, довольно скромным! Гораздо лучше, чем тот, который взял с собой Матье, прежде чем броситься на выручку Великому магистру и приору Нормандии. Сейчас этот меч, естественно, оставался в Пассиакуме.
— Плевать мне на его происхождение! — вскричал он. — Вы доставили мне настоящую радость... брат!
— Уж и не помню, когда меня называли так в последний раз... но как приятно это слышать! — сказал Монту, внезапно став серьезным.
Не говоря ни слова, мужчины переглянулись и обнялись, как сделали бы это в обители Храма, вдавив сжатый кулак в раскрытую ладонь другого. В это мгновение они признали друг друга членами тамплиерского братства, в котором некогда надеялись жить и умереть. И которое теперь перестало существовать...
— Как будем действовать? — спросил Оливье, как только момент братания прошел.
План был относительно прост: единственный подходящий вход находился у подножия башни, на уровне воды, следовательно, гораздо ниже, чем главные ворота, открывающиеся на подъемный мост, пересеченный рвом, роль которого выполняло русло пересохшего рукава Сены. Надо будет подождать, когда вынесут отбросы, после чего Монту застрелит двух солдат, охранявших служителей кухни, затем все бросятся в башню, убивая на пути всех, кто окажет нам сопротивление.
— Мы дадим возможность бежать слугам, которые подвергаются опасности. Естественно, я займусь Ла Каем, а вы поищете дочь Матье... Ее надо будет попытаться переправить к отцу.
— Тогда мне понадобится лодка. Матье укрылся в Пассиакуме вместе с сыном, женой и матерью, — спокойно ответил Оливье.
— Я так и подумал, что он, если остался жив, нашел укрытие где-то на реке. Лодка у нас будет... может быть, даже несколько — для других пленников, если они не предпочтут бежать и укрыться в какой-нибудь прибрежной деревне.
— Много их?
— Наверняка не меньше двадцати, и это не считая тех, кто убит. Это слуги мадам Маргариты, но кое-кто принадлежит к окружению Сварливого. Конечно, немало, — добавил Монту задумчивым тоном. — Не знаю точно, сколько мы обнаружим яликов на берегу, возле Сен-Жермен...
— В случае серьезных затруднений не можем ли мы попросить убежища в Сен-Жермен-де-Пре? Пьер де Монтрей, отец мэтра Матье, покоится там, и церкви, рядом со своей женой...
— Это удачная мысль, в самом деле, но, думаю, мы обратимся за помощью только в том случае, если дела пойдут действительно скверно...
Остаток дня прошел в обсуждении деталей экспедиции — они старались предусмотреть каждую мелочь. Потом люди немного отдохнули и с наступлением сумерек стали собираться. Монту, вооруженный двумя кинжалами, прикрепил лук со стрелами на спину, полностью укрывшись плащом серого цвета, дырявым и рваным, но скрывавшим его фигуру с головы до пят. Он достал подобное одеяние и для Оливье, чтобы спрятать меч, прицепленный к поясу. Наконец они задули свечу, открыли на секунду ставни, чтобы «обнюхать», как говорили тогда, вечерний воздух, а потом спустились в общий зал, где оставался только кабатчик Ломота, который мыл кубки в тазу с водой.
— Сегодня ночью вернетесь? — коротко спросил он.
— Не могу сказать, вернусь ли я даже днем. Если мне что-то помешает... и если я буду жив. Надеюсь, смогу тебя предупредить, чтобы ты сдал мою комнату...
— Об этом не заботьтесь! Сюда никто не придет. Вы здесь по-прежнему у себя...
Не говоря ни слова, возможно, чтобы скрыть волнение, Монту сжал плечо толстяка. Через минуту он со своим спутником быстро зашагали по темному проулку в направлении порта Сен-Ландри. Они решили, что самым разумным будет взять лодку, чтобы добраться на ней до Нельской башни по Сене. При условии, конечно, что ее удастся найти. Дело в том, что шаланды, груженные прекрасными белыми камнями, которые подвозили к собору с берегов Бьевра у Сен-Виктора и ставшие бесполезными, ибо никто больше не работал на строительстве, находились на своем месте, но они были слишком тяжелы. А вот маленьких лодчонок не хватало: убрать их распорядился прево после неудачной попытки освободить Великого магистра и приора Нормандии. Монту об этом знал, но надеялся, что возле приорства Сен-Дени-де-ла-Шатр найдутся монашеские челноки.
Так и оказалось. Без малейшего шума — один, Оливье, сел на весла, второй, Монту, отвязал лодку, стараясь не греметь якорной цепью, — оба сумели вырулить на течение, к счастью, более спокойное, чем в трагическую ночь сожжения тамплиеров.
На реке в ту ночь было темно. К вечеру тяжелые облака, пришедшие из-за моря, накрыли город, угрожая разразиться дождем, который все медлил. Внезапно ветер стих, и тучи сгрудились над Парижем, словно накрыв столицу тяжелой крышкой, это был благоприятный знак: в такую ночь бежать было бы легче.
Лодка легко скользила под защитой нависающих берегов. Проплывая мимо приорства, дворца, мельниц Гран-Пор, Королевских садов, а затем Еврейского острова, голого и пустынного, земли, куда больше никогда не будут гнать баранов на пастбища, земли, отколотой от жизни страхом и суеверием. И вот перед ними возник высокий черный силуэт башни с ее венчиком из зубцов и шкивом для подъема материалов. Чтобы достичь ее, они немного уклонились и прошли мимо пересохшего рукава, который подходил к ней справа, а потом причалили в месте, которое называлось тогда Пре-о-Клерк. Сюда приходили школяры и обитатели речных берегов, чтобы уладить свои недоразумения или повеселиться, — не привлекая внимания ночного обхода, — в нескольких местных кабачках, рассеянных на этом длинном поле, отделенном от аббатства Сен-Жермен-де-Пре проселочной дорогой.
Заведение Гарена-нормандца было одним из самых бойких и располагалось ближе других к Нельскому дворцу. Здесь подавали вино, настолько зеленое, что от него мурашки по коже бежали, — кабатчик заваривал в нем травы, способные пробудить евнуха, — а еще пиво, совсем даже неплохое. Полдюжины пухленьких гулящих девок способствовали репутации кабака, и иногда сюда захаживали даже знатные сеньоры, которые вполне доверяли молчаливости Гарена, — его можно было бы назвать немым, если бы он не родился в Онфлере
[75]
. Он видел все, но молчал как рыба. Кабачок его, стоявший у самой воды, походил на некую припухлость, которая ночью напоминала толстого кота, прилегшего на берегу, — из-за двух желтых огней, загоравшихся в окнах.
