Теперь настал его черед…
Грудь припекло, стало трудно дышать. Сколько же у него осталось: два дня или один? А может, несколько часов? Ясно одно: его решили устранить по-тихому, чтобы не привлекать к его смерти внимание. Опасаются, что он может уцелеть на передовой, и решили перестраховаться. Провести подобную акцию легче всего на передовой. Совсем необязательно, что он получит пулю от русских, его спокойно могут застрелить и в спину, а произошедшее спишут на несчастный случай, нередко встречающийся на войне.
По плечам пробежал неприятный холодок. Вот она, благодарность! Столько лет прослужить в разведке, чтобы быть убитым в глухой белорусской чащобе!
Выбравшись из леса, майор Шрадер короткими перебежками достиг траншеи. Окончательное решение было принято. Он встретился со взглядами солдат, взиравших на него с любопытством. Не так часто начальник разведки провожает группу на задание, видно, пришедшие выполняют очень важную миссию. Никто из них даже не подозревал, что творится в душе Шрадера.
– Господин майор, вас просили зайти в штаб дивизии, – сказал подошедший унтер-офицер, адъютант командира полка.
Сердце неприятно встрепенулось. Неужели в штабе получили распоряжение от управления имперской безопасности? Едва он явится в расположение штаба, как будет тотчас арестован.
Тут что-то не вяжется… Управление имперской безопасности не любит посвящать в свои дела руководство армейских подразделений. У них достаточно возможностей, чтобы справиться даже с самым высокопоставленным человеком в Рейхе.
Тогда что же? Возможно, они решили запросить уточнение по последним оперативным данным.
– Скоро подойду. Мне нужно привести себя в порядок. Можете быть свободны.
Низко пригибаясь, унтер-офицер заторопился по траншее обратно.
Майор Шрадер слегка приподнялся, и тотчас же в опасной близости свистнула пуля, с хищным стуком впилась в крепление траншеи и невольно заставила офицера пригнуться пониже. Шрадер быстро двинулся по переходным траншеям, соединявшим передовые окопы с блиндажами командования. Неглубокие, всего метр тридцать, они доставляли значительные неудобства при ходьбе, и майору, имевшему высокий рост, приходилось сгибаться едва ли не вдвое, чтобы не получить пулю в висок.
Блиндажи командного состава были огорожены колючей проволокой, у входа в карауле стоял пожилой унтер-офицер с длинными усами, призванный откуда-то из глубинки Баварии. Немного в глубине – просторная землянка для врача и санитаров.
Майор прошел мимо вытянувшегося караульного и направился в свой блиндаж. Он уверенно распахнул низенькую крепко сколоченную дверцу, обитую жестью. Внутри землянки – никаких перемен. Все вещи лежали на своих местах. На кровати с панцирной сеткой – его планшет. На столе – два неотправленных письма: одно – матери, другое – жене; в аккуратной стопке – оперативные карты. В углу патефон как напоминание о гражданской жизни, добавлявший в солдатский быт забытый уют. Напротив двери – портрет фюрера.
Подняв со стола письма, он сунул их в офицерскую сумку, туда же уложил карты и вышел из блиндажа. Унтер-офицер, показывая почтение, приподнял подбородок, майор Шрадер лишь сдержанно и больше по привычке кивнул, отмечая усердие часового, и заторопился по переходам.
Проскочив мимо прятавшегося между несколькими березами и заросшего со всех сторон высокой травой блиндажа командира полка, майор поспешил далее по траншее в сторону переднего края.
На расстоянии сорока метров от первой линии окопов был возведен фландерный забор: проволочные заграждения и сложная комбинация из кольев, столбов и колючей ленты, обвешанной всюду пустыми консервными банками, чутко реагирующими на малейшее движение.
Перед ограждениями закопаны противопехотные мины; на танковом направлении стоят противотанковые «ежи», сваренные из кусков железнодорожных рельсов и балок. Такая торчащая железяка рвет днища легких танков, как обыкновенную фольгу!
На той стороне – затишье. Война малость подустала и взяла короткую передышку, чтобы продолжиться с новыми силами. Следовало готовиться к любым неожиданностям.
Обычно именно с такой затяжной тишины начинается наступление русских. Так было и три дня назад: русские начали свое наступление ранним утром, в двух местах перешли реку и сумели занять позиции двух батальонов, значительно углубившись в немецкую оборону. Им удалось закрепиться, и теперь они держались так крепко, что их невозможно выковырять ни минометным обстрелом, ни артиллерийским огнем. Командование русских наверняка думает о том, чтобы выровнять линию соприкосновения, а значит, на очереди их полк.
Участок их ответственности был протяженностью в шестьсот метров. В нескольких местах вплотную к самым ограждениям были вырыты четыре хорошо укрепленных подземных хода, в каждом из них в небольших окопчиках круглосуточно несли дежурство стрелки: пристально прислушивались к противнику, отмечали малейшие передвижения.
Один из тоннелей в результате разорвавшегося поблизости артиллерийского снаряда был завален глиной и камнями. Из земли, привлекая внимание русских, торчали бревна и расщепленные разрывами доски. Отправлять людей на эти рубежи было опасно, следовало сначала расчистить ход, укрепить его подпорками. Вот только для такой работы не хватало людей. Не позволяли работать и русские – долбили позиции из минометов, не давая приблизиться.
Стараясь не угодить под шальную пулю, майор Шрадер прошел по траншее, а потом юркнул в узкий проем тоннеля. Разгребая перед собой землю, он продвигался все дальше. В двух местах подземного хода снаряды серьезно обрушили кровлю, так что через перекрытия просматривалось звездное небо. Повеяло холодком. Выглянув в проем, майор увидел, что до ограждений осталось метров пятнадцать, с этой позиции хорошо были видны автоматчики, стоявшие у брустверов. В его сторону никто не смотрел – все их внимание было направлено на позиции русских, где шло непонятное перемещение. Определенно враг готовил какой-то неприятный сюрприз.
Вжавшись плотнее в траншею, Шрадер вдохнул смесь рассыпчатого желтоватого суглинка, смешанного с черноземом, протиснулся в узкий тоннель и в абсолютной темноте прополз к небольшому хорошо замаскированному окопчику, в котором пара наблюдателей следила за передним краем русских.
Опершись спиной на обваленную стенку, отдышался, вытер перепачканный землей планшет. Над головой со свистом пролетела мина и разорвалась где-то на позициях русских. Ей в ответ, будто переругиваясь, с обратной стороны ударила пушка, и в довершение «перебранки» застрочили пулеметы.
Бой стих внезапно, как если бы враждующие стороны заранее условились о прекращении огня. На уши крепко надавило тишиной. Как это бывает только на войне, воспользовавшись нежданной паузой, то ли на радостях, то ли с большого перепуга из березовой рощицы, росшей на нейтральной полосе, звонко заголосил соловей. Его трель хорошо была слышна враждующим сторонам, а потому, чтобы не спугнуть шального, но мужественного певца, негласно установили мораторий на стрельбу. Умолкли даже далекие гаубицы.
