– Напрягись, Герасим Платоныч, вспомни, как они выглядели? – настаивал Тимофей.
– Асабливо на них и не зыркал. Они как раз супротив солнца стояли. А потом и разговор был недолгий. Зайшли они в хату и вскоре выйшли.
– Нам бы с твоей внучкой поговорить. Не возражаешь? Должны же мы этих гадов отловить! Обещаю тебе, старик, если найду… Никуда они не денутся, сполна свое получат!
– Ну, коли так, тогда пойдем. – Крякнув натужно, старик поднялся и, чуток согнув натруженную спину, распахнул дверь. – А унучку Полиной зовут.
Зашли в избу: не богатая, но и не бедная. Дощатый пол на лагах. У окна стол на козлах, рассчитанный на большую семью; у стены два широких топчана, служившие одновременно и скамьей, и кроватью; в углу сундук для одежды; под самым потолком, между печью и стеной, широкие полати, укрытые овчиной. В углу комнаты – небольшая кровать, застланная цветастым покрывалом, на ней, уткнувшись лицом в небольшую подушку, лежала худенькая девушка. Едва глянув на вошедших смершевцев, дивчина вновь уткнула зареванное личико в расшитую наволочку, горько переживая недавнюю беду.
Романцев присел на темный отполированный топчан, сколоченный из дубовых досок. Рядом осторожно опустился старик.
С минуту Тимофей молчал, пытаясь подобрать подходящие слова. Но они не находились, все сказанное могло прозвучать фальшиво, неискренне. Кто знает, как в дальнейшем у девоньки сложится. И не сосчитать, сколько вот таких девушек, пригожих, ласковых, милых, так и останутся пустоцветами, не дождавшись своего милого.
А девчушка-то ладная, вон какие глазища огромные!
– Полина, мы хотим тебе помочь, – наконец произнес Тимофей.
Девушка вновь посмотрела на Романцева – не глаза, а две большие надежды. Сдерживаемое горе прорвалось наружу горючими слезами, размазывая их ладошками по худенькому личику, спросила в отчаянии:
– Як жа вы мяне поможете?!
– Мы их найдем и накажем, – твердо пообещал Романцев.
Слова получились казенными, прозвучали сухо. Душевность, прятавшаяся у него внутри, никак не желала проявлять себя.
– Как же я могу вам поверить, кали яны у такую ж форму были одеты?
– Ты должна мне верить, Полина… Это были немецкие диверсанты. Они принесут людям еще немало горя, если мы их не разыщем. Вспомни, как они выглядели? Может, они между собой что-то говорили? Называли какие-то имена, клички?
Девушка неожиданно успокоилась. Присела на краешек кровати. Теперь она выглядела старше, наверное, оттого, что взвалила на свои худенькие плечи еще одно невыстраданное горе. Руки тоненькие, как у ребенка, в крупных серых глазах – житейский опыт, такой приходит только с прожитыми годами и испытывается скорбью.
– Таго, яки меня сильничал, Рыжим кличали, – произнесла Полина.
– Он и в самом деле был рыжим? – попытался уточнить Романцев.
– Няма, – отрицательно покачала головой Полина, – валасы у яго чорными были.
– А сколько ему было лет?
– Лет двадцать пять. Може, немного поболе.
– Внешне какой он?
– Высоки, трохи сутулы. Усмихауся увесь час, як будто бы яму весела было.
– Может, у него какие-то особые приметы были? – продолжал допытываться Тимофей. – Шрам, например, или ожог?
– У яго на правой ладони наколка была, – произнесла девушка.
– Что за наколка? – ухватился Романцев.
– Солнце с лучами… Яно як бы з-за гарызонта падымаецца. А немного выше лучей было написано «Север».
– Это уже кое-что, – одобрительно отозвался Тимофей. – Может, еще что-нибудь вспомнишь, это важно. Какая у него форма головы? Круглая или, может быть, вытянутая, как дыня. Какой нос, губы, брови, губы? Говори все, что вспомнишь! Важна любая деталь.
– Худой он был, щеки как будто внутрь рта ввалились. А на щеках морщины.
Открыв блокнот, Романцев быстро записывал.
– Еще что?
– Нос у яго был длинный, с гарбинкай. Какой-то няроуный, немного на одну сторону смотрит.
– Сломанный, значит. А подбородок, зубы?
Девушка хмурилась, воспоминания давались нелегко. На гладком высоком лбу отчетливо обозначилась тонкая морщинка.
– Подбородок… Узкий подбородок. Клинышком. А зубы дрэнныя, няроуныя, как будто бы пляшут.
– А кто называл его Рыжим?
– Другой, он немного пониже был, с оттопыренными ушами, он у Рыжего крынку с молоком взял. И выпил все! Нехристь!
– Уже хорошо. А как именно он сказал?
– Он спросил: «Рыжий, пошел комсомольскую свадьбу играть?» И все они рассмеялись.
Девушка успокоилась, смотрела прямо на Романцева. В ней, прожившей три года в оккупации, полыхал огонь мщения. Сколько же наберется таких вот девонек во всей Руси, жаждущих справедливости!
– А кто был третьим красноармейцем?
– С виду незаметный. Я даже не слышала, как он гутарит, – негромко произнесла девушка.
– Опиши его!
– Он был их постарше, ему лет тридцать пять будет. Он у самой двери стоял.
– А о «немцах» что можешь сказать?
– Один был длинный и худой. Как-то все зенками нехорошо зыркал, як будто бы чего-то усматривал. А другой круглолицый такой, крепкий. У няго на спине какой-то ранец был.
– Ранец, говоришь. Так… А немцы говорили что-нибудь?
Полина отрицательно покачала головой:
– Ничего не говорили. Они в стороне стояли.
– Как выглядел высокий немец?
– Рукавы гимнасцерки закатаны. Руки у него сильные, мускулистые. У моего батьки такие были… Он всю жизнь в поле работал. А еще взгляд у него нехороший. Когда он на меня посмотрел, у меня от страха мурашки по телу побежали.
– Сколько примерно ему было лет?
– Лет тридцать.
Тимофей Романцев перевернул страницу. Из свидетельских показаний девушки следовало, что они вышли на группу Штольце. Внешние данные вполне совпадают. По показаниям майора Шрадера, гауптштурмфюрер тоже высокий и тренированный. Возраст примерно такой же.
– Молодец, ты многое запомнила. А куда они пошли, видела?
– Нет, – глухо отвечала девушка, отвернувшись.
– Хотя бы примерно можете сказать, куда они могли пойти? – посмотрел Романцев на старика.
– Ды хто ж их ведае. Вось згарнули яны у лес, а там тупай на усе чатыры сторони. За дрэвами нешта не видаць. Да кто же их знает? – добродушно отвечал старик.
Подступили сумерки, они всегда в лесу бывают темными и неожиданными. Хвойный лес терпеливо подпирал на своих крепких мохнатых плечах багровый закат, а в небе через темные кучевые облака бодливо пробивалась остророгая луна.
