Слабеющие пальцы заскользили по гимнастерке, и Курбанов растянулся прямо у ног Рыжкова. Глухо застонав, перевернулся на бок. Присев на корточки, Рыжков неодобрительно покачал головой:
– В спину тебя уделали… Извини, браток, ты уже не ходок, сам знаешь. Так что не обессудь, закончилась наша дружба.
Рыжков вытащил из-за голенища кинжал. Глаза Курбанова расширились от ужаса.
– Послушай, Рыжий… – поднял он руки.
Договорить Курбанов не успел – острое тонкое лезвие вонзилось ему в грудь. Руки упали на траву, тело вытянулось, из горла вырвался последний вздох. Отерев перепачканное лезвие о брючину убитого, Рыжков сунул кинжал за голенище и побежал догонять ушедшую вперед группу.
– Что там с Курбановым? – нетерпеливо спросил гауптштурмфюрер.
– Был ранен в спину, ходить не мог, пришлось от него избавиться. У меня не было другого выхода. А потом, что, если бы его живым контрразведка взяла? Они бы из него все до последнего слова вытянули!
– Все так, – не стал укорять подчиненного Штольце. – А теперь давайте на ускорение. – Повернувшись к радисту, спросил: – Бежать сможешь?
– Смогу.
– Тогда побежали! Нужно оторваться. Крепко они нас прижали. Видно, оцепили район. Быстро сработали! Выберемся за периметр оцепления, там будет легче.
– Куда мы идем, господин гауптштурмфюрер?
– В Лисью падь. Блиндаж там есть неприметный… Отдохнем в укрытии, отоспимся, отъедимся и дальше потопаем. Нас там никто не достанет.
Размеренным быстрым шагом, стараясь не сбить дыхание, они заторопились в глубину леса.
Глава 13
Он нам еще живой нужен
– Только осторожнее, товарищ капитан, – предупредил старшина Нестеров, – они – метрах в ста.
Прячась за деревьями, бойцы неслышно окружили предполагаемое место выхода в эфир немецкой рации и осторожно вышли на полянку. Однако диверсантов там не оказалось.
– Ну и где они? – рассерженно сунул капитан Романцев в кобуру пистолет.
– Успели уйти.
На небольшой полянке не было ничего такого, что могло бы указывать на недавнее присутствие здесь людей. Ни помятой травы, ни клочков бумаги, ни брошенных окурков. Посмотрев на командира мобильной радиопеленгаторной группы, Тимофей спросил:
– Ты уверен, что они именно отсюда радировали?
– Абсолютно, товарищ капитан, – отвечал старшина. Помолчав, с обиженными интонациями в голосе добавил: – Не в первый раз этим делом занимаюсь. Всю войну связистом прослужил.
– Это я так спросил… Сомнения, знаешь ли, берут. Слишком быстро они испарились. Вот где теперь их искать? И когда они на связь выйдут?
– Им без связи никак нельзя, если вышли один раз, выйдут и второй.
Тимофей Романцев прошелся по полянке, пытаясь отыскать хоть какие-то следы присутствия людей. Через пятнадцать минут поисков на краю поляны он увидел разрезанный дерн. Приподняв кусок травы, увидел небольшую ямку, на дне которой лежали жестяные банки из-под консервов. «Пообедали, значит, мать вашу!» – хмуро подумал Романцев.
Связисты, нацепив наушники, ковырялись в своей хитрой аппаратуре: крутили ручки, записывали, делали какие-то вычисления. Наконец один из них снял наушники и подошел к Романцеву:
– Товарищ капитан, только что получили сообщение. В пяти километрах отсюда произошло боестолкновение. Предположительно с диверсантами, которых мы ищем. Один из них тяжело ранен.
– Место конкретное назови! – в нетерпении потребовал Романцев.
– Вот координаты, – радист протянул ему листок бумаги.
Тимофей отметил точку на карте:
– Все, двигаем дальше!
Через сорок минут его оперативно-разыскная группа была на месте.
Это был небольшой кусок звериной тропы, изрядно затоптанной по обе стороны, где на примятой траве, свернувшись калачиком, лежал человек без гимнастерки. Грудь крест-накрест туго перевязана бинтами, через которые обильно проступила кровь. На спине и груди – два серьезных ранения. Обычно после таких ранений не выживают. Он должен был умереть если не от потери крови, так от болевого шока. Было настоящим чудом, что он еще дышал. Раненый лежал с открытыми глазами, негромко постанывал и смотрел прямо перед собой.
– Когда сделали перевязку? – спросил Романцев у сержанта, дежурившего на месте.
– Полчаса назад.
– А что диверсанты?
– Им удалось оторваться. Запутали они нас как-то… Они в одну сторону, мы в другую, – оправдывался сержант. – Поздно поняли, что не туда идем, вернулись на прежнее место, пошли по их следам… Глядь, диверсант лежит на тропе… Думали, убитый. Переворачиваем, чтобы документы забрать, а он застонал. Свои его добивали кинжалом в грудь. Непонятно, как выжил. Два года воюю, всякого повидал, но чтобы с такими серьезными ранениями так долго держался, что-то не припомню! Вот его документы, – передал дежурный солдатскую книжку: – И еще вот… – Он вытащил из кармана небольшой холщовый мешочек и передал его Романцеву.
– Что это такое?
– Еще та сволочь! – с ненавистью протянул сержант. – Здесь золотые коронки. У убитых, наверное, вырывал… А может, у живых, кто же эту сволочь знает! Наверное, где-то в охране лагеря служил, в зондеркоманде. Нам политрук рассказывал, что немцы по приказу Гитлера золотые коронки вырывают. Потом их куда-то в приемку сдают. А этот, видно, себе решил золотишко забрать. Коронки эти в нагрудном кармане гимнастерки лежали, где документы. Удар был направлен точно в сердце, но коронки на себя удар приняли и в сторону лезвие отклонили.
– А кто в спину его ранил?
– Трудно сказать. Наверное, кто-то из наших. Тут такая пальба была! Палили во все стороны!
Тимофей склонился над раненым диверсантом: волосы слиплись от пота; лицо влажное, губы обесцвечены; на щеках проступили красные сосуды. Едва сдерживая усиливающуюся боль, бандит глухо стонал. Через несколько минут он впадет в беспамятство, из которого вывести его будет непросто. Если получится вообще. Следовало поторопиться.
– Раствор морфия при себе? – посмотрел Романцев на сержанта.
– Так точно, товарищ капитан, – с готовностью отозвался боец.
– Вводи в вену.
Сержант присел на корточки, приподнял руку диверсанта, прощупал на внутреннем сгибе локтя тонкую пульсирующую жилку и медленно ввел раствор.
Романцев достал папиросу. Через пять-шесть минут морфин разойдется по телу, свяжется с белками плазмы, блокирует очаги боли, и тогда можно будет поговорить с задержанным. На допрос останется тридцать минут. Потом эффект морфина начнет слабеть, и организм потребует очередную порцию обезболивающего.
Через несколько минут дыхание раненого стабилизировалось – стало ровным и глубоким. Он вполне был готов к разговору. Присев рядом на карточки, Тимофей произнес:
