Изначально, как мы видели в примере со сферой, смысл и порядок сочетались; только с развитием современной науки они разделились. Разрывание порядка и смысла также заметно в другом символе, в идее космической машины, т. е. идее, что вселенная как огромная машина, обычно принимаемая за часы. Первые часы преимущественно использовались в монастырях и соборах, и им приписывался религиозный смысл. Николай Кузанский, например, говорит в «Видении Бога» (1453): «Пусть концепция часов представляет Самость вечности, тогда движение часов означает последовательность. Вечность, таким образом, развертывает и свертывает последовательность, поскольку концепция часов, которым подобна вечность, разворачивает и свертывает все вещи» [49]. Здесь можно увидеть тесную связь часов с идеей о божественной сфере.
Только в пост-картезианских науках и философиях символ часов как образа вселенной стал образом бездушного, автономного механизма, который тупо тикает веки вечные вплоть до энтропийной смерти. Этот механистичный взгляд на мир преобладал лет тридцать назад. Человек забыл, что часы не существуют без часовщика, стоящего за ними целеустремленного разума. Если взглянуть на символизм машин, как он проявляется в снах и бессознательных фантазиях, он обычно указывает на такой целеустремленный разум, скрывающийся за бессознательным, Таким сном, например, является видение мировых часов, опубликованное Юнгом в «Психологии и алхимии». Вот другой подобный сон: «Я в глубоком подвале с мальчиком и мужчиной. У мальчика электрические гирлянды для Рождества: с потолка свешивается большой медный котел, и начинает вибрировать от проводов со всех сторон. Через время проводов больше нет, котел теперь вибрирует от атмосферных электрических колебаний» [50].
Для нас это символ Самости. В письме Юнг комментирует этот сон [51]: что необычно, так это представление Самости через аппарат, «Машина» — это всегда нечто выдуманное, намеренно собранное для определенной цели. Тантристы скажут, что вещи представляют ясность мыслей Бога. Машина — это микрокосм, который Парацельс называл «звездой в человеке». У меня всегда чувство, что эти символы касаются великих тайн, magnalia Dei(великие знания о Боге).
Ясность — это характеристика порядка. Если современные физики преимущественно ищут порядок в материи, на самом деле это поиск ясности в хаотическом танце субатомных частиц. Давайте взглянем ближе на проблему ясности. Для нас это достижение сознания. Архетипы коллективного бессознательного не обладают ясностью; они лишь вмещают некий не проявленный заранее сформированный порядок. Юнг видел их окруженными «рассеянным облаком познания» [52]. Только когда архетип становится осознанным в нас, проявляется более ясный образ, но, на самом деле, не один образ, а целое множество. Архетип Великой Матери, например, может проявиться в материнских богинях, Рае, Царстве Божьем, Небесном Иерусалиме, Церкви, городе, стране, небесах, земле, лесах, море, спокойных водах, материи и луне; все это материнские символы. А также все плодородные места, как рог изобилия, вспаханное поле и сад. Он также может ассоциироваться с камнем, скалой, деревом, родником, глубоким колодцем, различными сосудами вроде крестильной купели, Грааля или в виде цветов вроде розы или лотоса, различных животных, таких как корова, заяц, медведь и т. д. [53]. Таким образом то, что мы считаем отчетливым архетипом, постижимо лишь через множество архетипических образов. И это верно для всех архетипов, таких как архетип героя (вспомните «Тысячеликого героя» Кэмпбелла!), древа жизни, божественного ребенка и т. д. Если мы приписываем смысл архетипу, это, следовательно, нечто неотчетливое. Юнг весьма верно говорит, что «фактор, который проявляется для нас как смысл, сам по себе может быть непостижим» [54]. Китайский эквивалент космического смысла — это их концепция Дао [55).
О, слитное! О, туманное! А в нем есть образы!
О, туманное! О, смутное! А в нем есть нечто!
О, сокрытое! О, темное!
Дао де Цзин, гл. 21
[190] [56].
Дао не проявляется в мире чувств, но неким образом организует его.
Смотрю на него и не вижу: называю его глубочайшим.
Вслушиваюсь в него и не слышу: называю его тишайшим.
Касаюсь его и не могу ухватить: называю его мельчайшим.
…
Оно зовется бесформенной формой,
невещественным образом,
Оно зовется туманным и смутным.
Дао де Цзин, гл. 14.
Итак, если число — это архетип, как я пыталась показать выше, оно разделяет эту непостижимую смутность со всем остальным в бессознательном. Оно становится «числом» в обычном отчетливом смысле слова только когда не проявленная упорядоченность становится осознанной. Мы выражаем это, пытаясь сделать те «необходимые утверждения» о каждом числе, которые я упоминала раньше. Тогда число достигает состояния определенной ясности в нашем разуме и даже становится основанием математической логики, но теряет свою смутность полностью, как это верно разглядел Герман Вейль, или как он однажды шутя заметил: «Бог существует, поскольку математика непротиворечива; но дьявол тоже существует, потому что мы не можем доказать эту непротиворечивость» [57].
Теперь мы должны обратиться к вопросу о том, как архетипы числа относятся к другим архетипам, которые обычно скрываются за мифологическими образами и коллективными идеями. Это что-то иное или нет? Если мы посмотрим на различные культурные традиции, то увидим, что первые числа часто ассоциируют с определенными архетипическими образами. Например, число I с высшим Божеством, тотальным unus mundus и выделившимся индивидуумом и т. д. Самая выразительная система таких комбинаций — это И-Цзин. В нем используется число, как сказано, поскольку «язык сверхчеловеческих разумов считался основанным на числе» [58]. Там небеса — это высшее единство, творение — это 1; земля, женское, принимающее — это 2; небеса, объемлющие землю (1, объемлющее 2) — это 3. Однако, небеса — это не просто небеса; это круг, правитель, отец, нефрит, металл, холод, лед, глубина, красное, хорошая лошадь, старая лошадь, тощая лошадь, дикая лошадь, плод. Приемлющее — это земля, мать, одежда, котел, бережливость; это ступень, корова, теленок, большая повозка, множественность, древко, различные виды почвы; это черное [59]. Здесь мы встречаем то же «облако познания» или скопление образов, как и в предыдущем примере с матерью. Несмотря на эту неясность, мы чувствуем, что во всем этом собрании образов, среди которых числовая ассоциация лишь одна из многих, есть смысл.
Но число, ставшее осознанным, в особенной степени становится «порядком». Что же это за особенный «порядок»? Западные математики выбрали порядок количества и логических соотношений наборов чисел; китайцы, с другой стороны, выбрали темпоральный порядок, активную динамическую форму порядка. Так, комментарий к И-Цзин гласит: «Перемены не обладают сознанием и действием; они находятся в покое и не двигаются. Но будучи приведены в возбуждение, проникают во все ситуации» [60]. И-Цзин «служит для исследования законов чисел и, таким образом, познания будущего» (61]. Они используют число как индикатор временной фазы динамических процессов. Юнг тоже видел в числах такой временной фактор, так как говорил: «Первые десять чисел представляют — если вообще что-то представляют — абстрактную космогонию, выведенную из монады» [62]. Это, например, означает, что Всеединый Бог или Unitas с необходимостью появляется до двойственного Бога и т. д.
