И я фиксирую свой мир на этом разволновавшемся парне. Весь мой мир. Огромный, пугающий, жуткий, в котором единственный самый сильный — вот он, конкретно он. Секунда, вторая… Я беззащитна настолько, что сейчас сама разревусь от жалости к себе.
— К-капитан Картнер, с в-в-вами все в порядке? — подскакивает с места пилот.
Он резко подходит, и я мгновенно хватаю его за руку. Мне страшно. Я та девушка в беде, которую нужно спасать и защищать прямо сейчас.
— Капитан Эринс, — парень, внезапно как-то ставший выше и больше, резко развернулся к разведчице, — я не знаю, что здесь происходит, но требую немедленно это остановить, иначе я подам рапорт на вас вашему же руководству!
Сейли чуть не расхохоталась, демонстрируя все свое отношение к своему же руководству, и уже мне сказала с заметным уважением:
— Двадцать пять секунд, у тебя талант.
У меня отвращение к самой себе и чувство глубочайшей вины перед первым пилотом, который застыл, не понимая, что вообще только что было.
— Идемте, — все так же продолжая держать его за руку, более того, опираясь на нее, сказала я, — я провожу вас до рубки управления.
— В-вы… меня? — растерянно промямлил он.
— Вы против? — мягко спросила.
— Нет! Но вы… — Он явно смутился, кажется, первый раз обратив внимание на то, что я ниже его ростом, и вообще он тут не просто пилот, но еще и мужчина, а я его даже младше.
— Я… — начал было он, вглядываясь в мое лицо, — я буду благодарен, если вы проводите меня до двери, дальше я сам.
— Конечно, — улыбнулась ему.
Когда дверь за ним закрылась, Эринс, укоризненно посмотрев на меня, неодобрительно покачала головой и мрачно выдала:
— Откуда в тебе столько жалости, Картнер?
— Слушай, справилась, и достаточно, — огрызнулась я.
Не то чтобы я злилась, меня просто сильно поразило то, что сейчас произошло. Гилбен часто и во время наших отношений говорил, что я чересчур сильная и независимая, что он себя рядом со мной мужчиной не чувствует… я не понимала. Для меня то, что я сильнее, было фактом, не подлежащим ни сомнениям, ни обсуждениям. Это как то, что небо на Гаэре голубое. Смысл возмущаться тем, что оно, к примеру, не фиолетовое? А выходит, что нет, для мужчин смысл есть…
— Ка-артнер, — протянула, привлекая внимание, Сейли.
А едва я на нее посмотрела, жестко и резко высказала:
— Ты — женщина. В девяноста девяти случаях из ста это скорее минус, чем плюс в нашей профессии. Но есть тот один-единственный процент, который может спасти твою жизнь в экстремальных условиях. И активация этого шанса фактически занимает у тебя даже не двадцать пять — тут я немного преувеличила, — а пятнадцать секунд. Пятнадцать секунд, которые тупо могут спасти твою жизнь. Так что прекратила упиваться жалостью к себе и окружающим, села, и работаем.
Села, делать нечего. В смысле, было чего, много чего еще было, но Сейли права: возразить нечем. И мы продолжили — изгиб позвоночника, такой, при котором нижняя часть… пусть будет спины, приобретает выпуклость и округлость. И вроде мелочь, на мой взгляд, так вообще хрень полная, но… одно вот это движение — и в сильнейшее возбуждение приходят сразу свыше десяти отделов головного мозга мужчины, и в кровь выбрасывается количество гормонов, достаточное для нарушения нормальной деятельности мужской нервной системы.
Эринс была прекрасным преподавателем — малейшее сомнение у меня, и мгновенно пара научных статей и исследований от нее. Работало.
Высокий голос с легким придыханием. Это прошло быстро, у меня, в силу специфики работы, в плане владения голосом все было шикарно… немного неприятно было узнать, почему это так привлекает мужчин. Высокий голос бывает у молоденьких девушек, как оказалось, молодость привлекает мужчин на инстинктивном уровне — в смысле, если моложе, детей больше родит и все такое.
— Слушай, как-то аморально все это, — высказала я, едва закрепили и этот этап.
— В спортивном обольщении нет ничего аморального, есть только скорость и результат, — жестко ответила она, и мы перешли к следующему этапу.
Улыбку отрабатывали долго. Даже не одну — арсенал целый. Разную для разных ситуаций.
— Мужчины сходят с ума от игривых женщин, — эту истину Эринс вбивала в меня в десятый раз уже.
— Игра — это притворство и фальшь, — высказала свое личное восприятие вышесказанного я.
— Вся наша жизнь — это игра, и мы играем, — настаивала она. — Играем с родителями в дочки-матери, с учителями — в школу, с руководителями — в послушание, с официантами в ресторане в умного и хорошего клиента, с парнем, который нравится, — в любимую девушку, с которым не нравится — в недоступную девушку. Мы играем, хотим мы того или нет, и тут есть два пути: делать дальше вид, что не замечаешь этого, и вообще игнорировать или играть по своим правилам. А играть по своим правилам — это потрясающе, уж поверь мне.
Я пыталась, искренне и с упорством, взращенным во мне системой обучения и подготовки. Правда, пыталась, но образ капризной девочки, сексуальной тигрицы и нимфетки, которая всегда хочет, — это было не мое, определенно. Смысл капризничать, если можно самой сделать все, что нужно, смысл соблазнять — в конце концов, если мужчина не хочет, это его личные проблемы. Сейли зверела и тыкала мне в нос сейром с очередными исследованиями. Все, что я в итоге уяснила для себя: любовь в женском варианте — это цветы, небо голубое, построение глазок, поцелуи и обнимашки, в мужском — грубее, проще, примитивнее и упирается в «куда».
— Слушай, я не понимаю, как этот твой Гилбен тебя вообще на секс раскрутил? — наконец взорвалась она.
— Никак, — гулко сглотнув, отозвалась я.
У меня был очень хороший тренер по боевым навыкам, а я — его худшей ученицей. Вообще худшей. Мастер зверел примерно как Сейли сейчас, после занятий с ним я неизменно выползала из зала в основном на руках, ноги он ломал мастерски. А на одном из занятий он случайно задел грудь, я дернулась, всегда была застенчивой и стеснительной, и мастер это заметил. Его хищно прищуренные глаза мне еще долго снились по ночам, но драться я научилась быстро, инстинктивно пытаясь избегать интимных прикосновений всеми способами. Так что в первую нашу совместную ночь, когда я приютила Гилбена, которому ночевать вдруг оказалось негде, он, пришедший ко мне в спальню, по его словам, «обнять», улетел в стену, и челюсть ему потом часа четыре по кусочкам собирали.
Я жутко извинялась, мне было безумно стыдно, но еще пару раз Гилбен улетал в стену, едва дотронувшись до моей груди. Мои отработанные рефлексы включались быстрее, чем разум пытался тормознуть удар. Рефлексы вообще всегда быстрее… но в какой-то момент начали сдавать и они. Внезапно мне стало нравиться видеть Гилбена по утрам в одних брюках, мы часто лежали на постели в обнимку и болтали о всяких мелочах, в одно такое утро он меня впервые долго целовал, и этот поцелуй отозвался во всем моем теле, в кончиках пальцев, приятным теплом в животе… Мне тогда казалось, что нет никого счастливее меня, и кто знает, что случилось бы дальше, если бы счастливая я не отпросилась у Полиглота пораньше с работы, чтобы… приготовить ужин любимому мужчине.
