Слухи о том, что папа занимается какими-то сомнительными делами, ходили не один год, но я никогда не прислушивалась к сплетням. Да ведь всех успешных бизнесменов время от времени обвиняли в мошенничестве! Такова цена успеха – мишень на твоей спине.
«Большинству королей отрубают головы». Похоже, настало время и папе подняться на гильотину. А все его друзья и коллеги собрались здесь, чтобы насладиться происходящим и позлорадствовать. Порадоваться его падению, тому, что на этот раз их самих эта участь миновала.
– Мисс Вероника Лодж? – подошел ко мне один из полицейских.
Я посмотрела на Глассмана. Тот кивнул.
– Да.
– Вашему отцу предъявляют очень серьезные обвинения. У нас есть ордер на обыск данных помещений, и мы полагаем, что арестуем его, когда обыск завершится. – В глазах полицейского я заметила неожиданное сочувствие, будто ему не хотелось втягивать меня во все это дело. – Возможно, вам лучше подождать в коридоре или в другой комнате, пока мы закончим.
– Послушайся его, m’hija, – сказала мама. От волнения морщинки у нее на лбу стали глубже.
– Мам…
– Послушайся его, – повторила она уже мягче, но все равно строго.
Я хотела быть храброй, сильной и гордой – человеком, который может выйти к поджидающей его толпе, к этим стервятникам, слетевшимся в нашу гостиную. Но, наверное, в глубине души я не такой человек – не тогда, когда ситуация становится по-настоящему критической. И поэтому, выйдя из папиного кабинета, я сразу сбежала в свою спальню, где надеялась побыть в безопасности, одна, без людей.
Но спальня оказалась отнюдь не безлюдным местом. Совсем наоборот. Там ждали меня мои друзья – Энни, Кэм, Ник… Слезы навернулись мне на глаза, а сердце переполнилось благодарностью. Слава богу, что у меня есть друзья, без них было бы и вовсе невыносимо.
– Привет, – срывающимся голосом начала я. – Безумие какое-то. Они просматривают все папины документы, ищут… Я даже не знаю что! Они говорят… – Я помолчала, пытаясь сдержать рыдания… – Говорят, что арестуют его.
Я опустилась на свою кровать с балдахином. Больше всего мне сейчас хотелось свернуться клубочком, и чтобы мама укрыла одеялом, погладила по спине, заверила, что все будет в порядке, хотя все указывало на то, что в порядке ничего уже не будет.
– Спасибо, – искренне сказала я. – Спасибо, что вы здесь. Что вы не ушли. Что остались рядом со мной. – Я сглотнула. – Вы настоящие друзья.
Последовало долгое молчание. Сколь бы близки мы ни были, эти люди не привыкли к такой серьезной демонстрации чувств со стороны Вероники Лодж. Может, я говорила слишком открыто, слишком искренне?
Но потом произошло что-то невообразимое: вначале хихикнул Ник Сент-Клер, – а ведь еще этим утром он признавался мне в негасимой любви. Затем расхохоталась Энни, визгливо и жутко, будто гиена. И наконец залилась смехом Кэм, та самая Кэм, которую я считала своей ближайшей подругой после Кэти. Она сгибалась пополам от хохота, смеялась до слез.
Я выпрямилась.
– Что происходит?
Кажется, я уже догадывалась, что происходит. Более чем.
– Ты думала, мы пришли, потому что мы твои друзья, Ронни? – Кэм заливалась истерическим смехом. – Я тебя умоляю!
– Вы знали, что это случится. – Это был не вопрос.
– Лапулечка, да все знали, что это случится. Наши родители уже несколько недель это обсуждают. Наверное, твои пытались оградить тебя от правды жизни. И у них получилось. – Кэм была невероятно довольна собой.
– Мы пришли сюда только потому, что хотели сидеть в первом ряду на этом душераздирающем представлении, – добавил Ник.
Это комната закружилась? Или у меня помутилось в голове? Да, папа вел сложную игру и часто действовал жестко, у него были враги, но такое? Люди, которых я считала друзьями, пришли посмеяться над моим горем? Буквально?
– А что… что это было сегодня утром, Ник? – У меня все внутри переворачивалось, когда я вспоминала об этом.
– Ах да! – У него заблестели глаза. – Это так, вишенка на торте, чтобы сделать восхитительное мгновение по-настоящему… – он поднес к губам сложенные кончики пальцев, – запоминающимся.
– Ты псих, – сказала ему я. – Неудивительно, что мне никогда не хотелось с тобой замутить.
– Ой, да ладно тебе завираться, Ронни, – фыркнула Энни. – Ты не хотела замутить с Ником только потому, что была слишком занята: мутила со всеми парнями, которые нам нравились, стоило только упомянуть их имя. Ну ты же у нас такая хорошая подруга.
Я почувствовала, как мое дыхание участилось.
– А я что, виновата, что никто не станет носить секонд-хенд, если ему предлагают «Прада»? Ты бы в зеркало на себя посмотрела…
– Это ты в душу свою посмотри, Ронни, детка! – процедила Кэм. – Ой, нет, прости… у тебя ведь нет души! Вся в отца, яблочко от яблоньки…
Энни подалась ко мне, ее лицо было так близко, что я чувствовала запах апельсинового «тик-така», который она сосала, ожидая моего появления.
– Ты, блин, с первого класса всю школу доставала. Думаешь, ты неприкасаемая, все перед тобой в штабеля складываются, потому что тебя обожают? А тебя все ненавидят, Ронни. Ты заслужила все, что свалилось на твою голову. Твой отец – худший ублюдок-аферист со времен Берни Мейдоффа, и его упрячут за решетку. И, блин, ни шанса, что ты и твоя мамулечка выйдете сухими из воды.
Кэм подошла к ней.
– Карма – та еще сука, Вероника, – проворковала она. – Но не такая сука, как ты.
И эта троица удалилась, взявшись за руки, как дети в песочнице, и заливаясь смехом.
* * *
Как и было обещано, тем же вечером забрали папочку. К тому моменту гостей наконец-то выпроводили – для этого пришлось вызвать упирающегося Кристофера. Похоже, ему было жаль нас, жаль, что нам приходится переживать такое.
Жаль, да не очень.
Когда в квартире наконец стало пусто, мама сбросила туфли и, не снимая вечернего платья, устало опустилась на диванчик с бокалом вина в руке.
Она достала из кармана крошечную баночку и вытряхнула себе на ладонь несколько маленьких белых таблеток, а потом запила их вином. Тут даже я поняла, что дело совсем плохо.
Наконец-то я смогла положить голову ей на колени и свернуться в клубочек. Мама гладила мои волосы и даже не возмутилась, что я пачкаю румянами ее белоснежное платье. Сказать, что это была меньшая из наших проблем, было бы… верхом преуменьшения.
– Когда он вернется? – Мой голос дрогнул.
– Не знаю, m’hija, – призналась мама. – Люди, которые его арестовали, уже давно на него охотились.
– Но… он ведь невиновен, правда? Он не может быть виновен. То, что сказала Кэм… Это не может быть правдой.
Мама промолчала. Я чувствовала, как поднимается и опускается ее грудь с каждым вдохом. От мамы пахло фрезией и туберозой, ее любимыми духами. Этот аромат больше никогда не будет ассоциироваться у меня с полной безопасностью.
