Не зная Нансена, мы все, весь экипаж ТБ-3, полностью с ним согласились. А когда увидели железную печурку, то все подползли к ней. Хотя она была холодная. Но вошел Лейно, положил на печку спички:
— Зажигать две спички. Польше нельзя. Война, спичек нет. Не жарко топите, не надо сгореть, коров жалко.
Да мы же опытные. Мы технари, летуны, все изучали. Даже прицельные ночные бомбометания. А вот с одной спички разжечь печурку не удалось. Потратили три спички. Но жар пошел почти сразу.
Вначале ребята на печку просто легли. Затем отодвинулись. Потом сняли регланы. И через некоторое время уже заговорили, мол, неплохо бы подоить корову.
И мы стали рассуждать. Кто же мы, пленники или нет. С одной стороны, и документы, и оружие, и даже часы — с нами. С другой — мы в ведении, можно сказать, жителей страны, с которой ведем боевые действия. И с третьей — можно ли считать, что мы в гостях, временно. Вот-вот отогреемся и уйдем. И можно ли советскому воину пользоваться гостеприимством противника.
Все наши рассуждения прервались хозяином. Лейно посмотрел на заросших, обмороженных, с язвами на руках, ногах и лице сталинских соколов и спокойно произнес:
— Идите в дом, картошку жрать надо. Командира путет смотреть женщина.
Мы оказались в просторном, прекрасно сложенном доме. Запах сосны и смолы не смог перебить даже дух кухни, капусты, одежды сидящих за столом.
Сидело 4 человека. Да девушка была на кухне, но все время приходила — выходила. При этом кто-нибудь из гостей ее обязательно хлопал по попе, на что она никакого внимания не обращала.
Нас посадили в торец огромного стола и высыпали полчугунка горячей картошки. Положили нож, горкой насыпали соль и пододвинули небольшой шмат сала. Поставили три кружки с самогоном, но совсем понемногу.
— Ребята, — я впервые подал голос, — особо не налегать. Все сразу загнемся. От заворота. Пол картошки и чуть-чуть сала. Это — приказ.
После того, как мы схватили, не удержавшись, и съели картошку вместе с кожурой, конечно, Лейно важно произнес:
— Ну, а теперь, гости торогие, спасипо, что нас пропомбили мимо и дафайте делать знакомства. Я, Лейно Ярвинен, хозяин хутора Ярвинен. Вот рядом мой троюродный брат Ильмар. Он предлагал вас всехупить, но вы жрете сало. Значит — живы. А не знаете, он такой странный. Когда надо резать курицу для суппа, он бежит ко мне. Сам не может и кровь видеть не может. Вот такой упийца русских летчикофф. Га-га-га.
Эйно Райно и Артур — мои соседи-хуторяне. Недалеко живут, километров тесять. На лыжах это быстро.
И дфе женщины мои — Тинна, моя жена и Раю, дочь, может писать и читать по-русски. Да, еще забыл сказать, есть курат
[27]. Он тихий, когда тихо. А когда опасно, он не гавкает, он рвет.
Далее все стали смеяться. Над тем, что мы все лежали головами на столе и спали крепчайшим сном. Даже я, несмотря на жар, который терзал мое больное тело. Видно, дело шло к заражению крови. Время от времени я приходил в себя.
Через какое-то время мой экипаж отошел и перемешался с Лейно, Ильмаром, Артуром. Правда, у меня все финские хуторяне перемешались и отличал я только хозяина, Лейно, по огромным рукам и медленной, спокойной речи. Что говорить, «горячие финские парни». На мой экипаж это чудесное спасение, самогон и картошка подействовали самым расслабляющим образом. В общем, уже далеко после этой войны я понял: подержи солдата три-четыре дня без еды в лесу при морозе −20–30°, и после помести в теплую избу с самогонкой — он сразу станет очень простой. Весь марксизм-ленинизм из него вылетит. Потому меня не удивили отрывки спора моего экипажа с финскими крестьянами.
— Да на хер нам эта война, Лейно, — вопил мой младший лейтенант — штурман. — Я вон еще и не жил вовсе. Деревня, училище и вот ваш хутор. Вот и вся моя жизнь. Еще не целовался даже. А я деревенский. Хошь счас корову подою. У тебя коровы, смотрю, отменные. Ты их в колхоз не отдавай. Сразу все погибнут.
Ребята, как дятлы, кивали головой. Мол, точно, погибнут.
— И вообще, — вопит штурман, — я останусь у тебя. Женюсь на Раю и буду примаком. А?
— Так, так, — говорит Лейно. Все хохотали.
Я подумал, мать моя, ведь что мы делаем — изменяем, вот сейчас, в эту секунду, изменяем Родине и присяге воинской. Надо срочно этих финнов брать в плен.
Но когда очнулся второй раз, мне показалось, что я на съемках фильма о белогвардейцах. Ибо за столом финны и наши «соколы», обняв друг друга за плечи, густо выводили:
…Боже, царя храни!
… Властвуй державно…
И еще что-то подобное.
Все, понял я. Нам конец. Даже если и спасемся, кто-нибудь обязательно настучит. И уж Надю я не увижу вовсе. Впрочем, и так, с таким жаром шансы увидеть Надю и сына становились минимальными.
Очнулся я утром. От острой боли в ноге. В углу, на тулупах спал счастливым, здоровым сном мой экипаж.
Лейно был на дворе. Оттуда слышался стук топора. Дрова колет, подумал я и мне так захотелось во двор нашего дома. Дрова же колол только я, а не мои балаболки-сестрички. Мама! Бабушка! Сейчас они мне дадут чай с сухой малиной, я посплю и будет так хорошо и счастливо. И я выздоровею.
Но так не получилось. Ибо какая-то большая женщина возилась с моей ногой, а другая, оказалось — ее дочь Раю, сидела и крепко держала руки.
После нестерпимых манипуляций жена Лейно начала мыть руки и говорить что-то дочери. Мне Раю сказала, почему-то краснея:
— Мама говорит, нога твоя совсем плохой. Надо быстро резать, но она не может и нужно везти тебя к русским военным. Это не сложно. Дорогу мы все знаем и на лыжах пройдем быстро. Здесь фронт такой, что все наши туда-сюда ходят. А ребят твоих оставим у нас. Если мама и Лейно не вернутся, то твоих ребят наши хуторяне утопят обязательно. — И она победно улыбнулась.
— Еще мама говорит, нужно тебе бумагу писать. Мама, папа и все хуторяне твоих не обижали и давали сала, самогон и картошки. И я стала тепя немного люпить. Но это не пиши.
Справку я написал. Был положен в санки и заскрипел снег. Уже под утро я очнулся в палате эвакогоспиталя, без левого голеностопного сустава. Отлетался!
А жар не проходил. Все время мерещилось то местечко с Шлойме-каторгой. Он спрашивал меня, вернусь ли я в кузню. То какая-то женщина, которая все время вытирала мне почему-то ногу.
А однажды приснилось и совсем Бог весть что.
Будто меня привезли на дачу к нашему Генеральному секретарю ВКП(б) товарищу Сталину. Я стоял на каком-то голубоватого цвета ковре. Несколько человек сидели, а Сталин медленно прохаживался вдоль стола.
— Ну, рассказывай, полковник Цапля, как воевал в Финляндии. — Я вроде бы начал что-то говорить, но меня перебили. — Да мы все знаем, ты расскажи, как изменял Родине.
